Его голос звучал намного моложе обычного, уже не детский, но еще и не голос мужчины.

Он был выше нас с Микой, приблизительно метр семьдесят пять, и все еще рос. Его волосы были цвета глубокого, синего кобальта; при слабом освещении они казались черными, но это не так. Его глаза были двухцветными, как у некоторых кошек, с бледно-голубым ободком и темнея к центру, и практически такими же темно-синими, как у Жан-Клода. Все чистокровные вертигры рождались с тигриными не человеческими глазами; это являлось показателем чистоты их родословной. Были и случайные рецидивы, когда вертигры рождались с человеческими глазами, но, как правило, это говорило о том, что они были пережившими нападение людьми, или иногда это просто означало, что даже чистокровные тигры из кланов женились и размножались с человеком. Сколько бы они это ни отрицали, но если ты достаточно долгое время пробыл в одиночестве, ты берешь то, до чего легче всего дотянуться. Синрик был последним чистокровным голубым тигром мужского пола, которого мы смогли найти.

Остальная же часть его сородичей была уже очень давно истреблена. Вообще-то, мы не могли сказать с абсолютной уверенностью, откуда точно он появился. Живущие в Вегасе белые тигры когда-то нашли его в детском доме.

Борясь с чувством неловкости, я ответила ему:

— Все хорошо, Синрик. В новостях, как всегда, не самые свежие кадры преступлений.

— И они сообщили, что мертвы два сотрудника, — не унимался Синрик.

—Ты знал, что я жива, — сказала я, стараясь говорить спокойно.

— Знал. Я бы почувствовал слабость от потери энергии, если бы ты умерла, но ты слишком хорошо от нас закрываешься, Анита. Иногда настолько, что это даже пугает, потому, что я совершенно тебя не чувствую.

Я этого не знала.

— Мне очень жаль, если это беспокоит вас, ребята, но я не вправе разглашать вам какую-либо информацию о ходе расследований.

— Знаю, но это все еще... я... черт, Анита, это пугает меня.

Он не выражался, как только к нам приехал, но походу перенял эту привычку у меня, или он считал что, для того чтобы пригласить меня на свидание, каждый мужчина должен ругаться?

— Ты извини, Синрик, но мне, правда нужно идти и допросить выживших вампиров.

— Понимаю — тебе надо работать, раскрывать преступления.

— Да, — отозвалась я.

— Когда будешь дома?

— Понятия не имею; тут сплошь тарабарщина, это может занять больше времени.

— Будь осторожна, — проговорил он, и его голос был юношеским, тонким.

— Постараюсь изо всех сил, — ответила я.

— Я знаю, что тебя ждет работа, — словно оправдываясь, сказал он.

— Я должна идти, Синрик.

— Хотя бы не называй меня так; ты же знаешь, как я не люблю, когда меня так называют.

— Он был раздражен и все еще напуган.

Я сглотнула, сделала глубокий вдох, громко выдохнула и сказала:

— Син, мне пора идти.

Мне уже не удавалось скрыть недовольство в своем голосе. И мне не нравилось его желание, называть его Син [13] , как производное от Синрик. Мы пытались произносить Цин, но привыкнуть к этому так никто и не смог, поэтому сошлись на реальном слове — син, то есть «грех». То, что единственный подросток в моей постели, предпочитал, чтобы его звали «Грех», добавлял очередной пуд соли на мое, и без того уже уязвленное, чувство собственного достоинства.

— Спасибо. Увидимся, когда приедешь домой.

— Это может случиться уже засветло.

— Тогда разбуди меня.

Я была вынуждена досчитать до десяти, чтобы не огрызнуться на него, но его вины в этом не было, все дело во мне. Он был слишком молод и не имел достаточно опыта, чтобы справиться со спецификой моей работы. Черт, да что там, даже некоторые, постарше Сина не на один десяток лет, не могли смириться с моей работой.

— Я бы предпочла, чтобы ты отправился спать.

— Разбуди меня. — Теперь его голос звучал старше, возможно отзвук того, каким он станет у него через несколько лет. Настойчивая просьба в этих двух словах, звучала почти как приказ. Я сдержала свою непроизвольную реакцию. Я была взрослой, поэтому и вести себя должна соответственно.

— Хорошо, — сдалась я.

— Сейчас ты рассержена, — буркнул он, сам от злости находясь на грани.

— Я не хочу ссориться, Синрик… Син…, но мне, правда, нужно идти.

— Люблю тебя, Анита, — сказал он.

А это было, так смело, так невероятно, так... блядь!

— Я тебя тоже, — ответила я, без уверенности, что это так; на самом деле я знала, что это не так. Я заботилась о нем, но я не любила его так как, скажем, Жан-Клода, или Мику, или Натаниэля, или... в общем, я сказала эти слова, потому что когда кто-то говорит, что любит тебя, то ты должен вернуть ему их. Или может, я просто слишком труслива, чтобы промолчать, когда Син говорит, что любит меня, так что я ответила единственное, что могла: — Я тебя тоже, Син, а теперь мне пора.

Однако на связи уже был Мика.

— Все хорошо, Анита, иди; мы обо всем позаботимся.

— Черт, Мика, мне срочно нужно вернуться к делам, я не могу... с ним все в порядке?

— Раскрывай преступления, лови плохих парней, делай свою работу; Натаниэль и я позаботимся о Сине.

— Я люблю тебя, — проговорила я, имея в виду то, что сказала.

По тону его голоса я поняла, что он улыбался, когда ответил:

— Знаю, но я сильнее люблю тебя.

Я улыбнулась.

— Я люблю тебе еще сильнее.