— А я лучше позвоню и выражу соболезнования, чем буду совершать поступки, которые считаю настолько неправильными, настолько…, — он умолк.

— Договаривай, — сказала я, а затем шепотом повторила: — Договаривай.

— … настолько злыми, — закончил он. — Я лучше выражу соболезнования, чем совершу что-то настолько жестокое.

Я кивнула, не согласилась, просто кивнула.

— Тогда хорошо, что я здесь, значит, я могу быть этим злом, потому что я лучше буду разрезать тела, запугивать заключенных, чем потом смотреть на еще одну скорбящую семью или кому-то объяснять, что эти кровопийцы снова убили, потому что мы были слишком хорошими ребятами, слишком праведными, чтобы выбить нужную нам информацию.

— Мы никогда не придем к единому мнению, — сказал он тихим, но уверенным голосом.

— Нет, — согласилась я, — не придем.

— Иди строить из себя Бугимена [15] для Зебровски, а я пока тут займусь насаживанием трупов на кол.

— Я не Бугимен, Ларри. Он — выдумка, а я настоящая.

— Просто иди, Анита, давай закончим на этом.

Я покачала головой.

— Еще нет, — сказала я.

— Анита..., — устало произнес он.

Я остановила его движением руки.

— Монстр здесь — я, Ларри, а не Бугимен.

— Это одно и то же, — возразил он.

— Это не так. Как я уже сказала, Бугимена не существует, а монстры реальны, и я — ручной монстр копов.

— Анита, ты не чей-то ручной зверек; если кто-то и делает из тебя монстра, то только ты сама.

Вот на это мне нечего было ответить. Я взяла свое снаряжение и пошла по направлению к зданию, потому что, когда друзья так сильно ссорятся, это не превращается в ненависть — это превращается в боль.

Переводчики: blueberry_P, Бляшка, Stinky, Lea, dekorf, dragoman, StrangeAngeli, SamG2

Вычитка: Kinnetic

Своими грязными стенами комната напоминала место для съемок фильма ужасов; потускневшая краска, которая, возможно, когда-то была белой, отслоилась от кирпичей так, что теперь ошметки валялись под стенами, как если бы кто-то весьма крупный содрал ее когтями.

Вопрос в том, была ли она отодрана, потому что кто-то стремился попасть внутрь или же хотел выбраться? Пол устилал слой песка и пыли, хрустевший у нас под ногами, липнувший к стенам и покрывавший огромные колонны, украшавшие комнату и удерживающие высокие потолки.

Так же там было несколько расположенных практически под потолком окон, но таких маленьких, что, вероятнее всего, не давали никакого света, не говоря уже о том, чтобы думать выбраться через них.

Помещение было огромным и наполненным эхом разговоров горстки полицейских и двух членов СВАТа в полном обмундировании, непринужденно державших свои АR винтовки, но в тоже время на удивление готовых к бою, так, что в «непринужденность» не особо и верилось. Я кивнула им; они еле заметно кивнули в ответ. Двое в униформе, стоявшие по сторонам от заключенных, смотрели прямо перед собой, на их галстуках виднелись крестообразные булавки. Как только сотрудники полиции начинали чувствовать обоснованное опасение за свою жизнь, например их вероятность стать мертвыми полицейскими, они все принимались открыто носить религиозную символику, не задумываясь над тем дерьмовым фактом, что ее можно было истолковать как предполагаемую угрозу заключенному.

Зебровски выбрал вампиршу, которая показалась ему самым слабым звеном, и я доверилась его суждению, хотя сама выбрала бы другого задержанного. Вампирша выглядела так, будто была одной из тех, кто пригласил бы Чеда [16] на выпускной в средней школе. Она была худощавой, на ее теле едва наметились округлости, ее ладони были такими маленькими, что казались детскими. Ее золотистые локоны были коротко и очень небрежно острижены в стиле прически 70-х годов — «перьями», но волосы для такой стрижки были слишком густыми, поэтому смотрелось так себе. Знала ли девушка, что стрижка ей не шла, что она заставляла ее лицо казаться еще тоньше, и только добавляла детской невинности? Если знала, то почему не меняла ее? Потому что как большинство вампиров, она не могла отращивать свои волосы; однажды остриженные, они больше никогда не отрастут. Она умерла, навсегда застряв в этом облике. Ее тонюсенькие ручки и ножки остались такими неуклюжими, как бывает, когда ребенок резко вытягивается, и руки-ноги кажутся долговязыми, от чего начинаются проблемы с координацией, а для нее так будет всегда.

Жан-Клод и некоторые другие вампиры могли увеличивать мышечную массу и отращивать волосы, но то, что они были на это способны, потому что были достаточно сильны, об этом я узнала буквально несколько месяцев назад. Жан-Клод был Мастером Города СентЛуис, что означало — его сила помогала всем вампирам города, присягнувшим ему на крови, просыпаться на закате. Его воля, его сила; стоило ему умереть, некоторые из них погибнут с рассветом и никогда больше не восстанут, по крайней мере, так это было в теории. Я знавала двух вампиров, разделавшихся с основателями их линий крови и выживших после. Мне говорили, что Жан-Клод подпитывался силой от своих подчиненных и делился ею с теми, кто был для него ценен. Тот, кто мне это сказал, был врагом, и все же... я как-то спросила ЖанКлода об этом. На что он ответил:

— Я Мастер этого Города, ma petite; к этому прилагается определенная доля силы.

— Однажды ты сказал, что расходуешь часть силы для того, чтобы отращивать ради меня волосы, потому что мне нравятся мужчины с длинными волосами, но у того же Ашера тоже длинные волосы, и танцовщики-вампиры из твоего клуба подкачали себе мышцы в спортзале.

Ты с ними тоже делишься своей силой?

— Oui.

— Ты черпаешь ее от других вампиров?

— Я получаю силу от каждого, подвластного мне вампира, но я не ворую у них. Каждый в отдельности, они не обладают достаточной силой, чтобы вырастить на своей голове хотя бы один волосок или добавить себе хоть чуточку мышечной массы. Я не меняю их уровень силы, но подпитываюсь от них и тем, что я получаю, могу делиться с теми, кого выберу.