В XIII веке появляется одна из самых известных коллекций гунъаней «Застава без врат» («Умэнь гуань»), составленная чаньским наставником Умэнь Хуэйкаем (1183–1260). Хуэйкай умело использовал в названии коллекции свое имя, поэтому название произведения можно перевести как «Застава без врат», так и «Застава наставника Умэня». Он составлял это собрание в течение нескольких лет, а опубликовано оно было в 1228 году. Это — уже вполне «авторское» произведение. Несмотря на то, что Хуэйкай использует хорошо известные к тому времени не только в чаньской, но и в народной среде истории, к каждой из них он составляет обширный и порою крайне увлекательный комментарий. Каждый гунъань превращается в маленькую новеллу, где идет диалог мастеров двух эпох, Хуэйкай пытается вступить в разговор с героями гунъаней, причем далеко не всегда однозначно одобряет правильность поведения старых мастеров. Он издевается над ними, впрочем как и над собой — над своим «недопониманием», «мелкими размышлениями», «недостаточной просветленностью сознания».

Первое издание «Заставы без врат», считающееся классическим, было невелико по объему, оно включало лишь 49 историй. Издателем сборника (как предполагают многие и реальным составителем) стал Чэн Чжичжи (он выступил под литературным псевдонимом Аньвань), выпустивего в свет в 1246 году. Коллекция гунъаней с комментариями Умэня стала столь популярной, что неоднократно переиздавалась и дополнялась новыми историями. Так Улян Цзуншоу включает в нее три истории про чаньского наставника Хуанлуна, записанные в 1230 году.

По преданию, сам комментатор этого сборника Умэнь получил просветление лишь после того, как шесть лет бился над гунъанем, ставшим затем известным под названием «Собака мастера Чжаочжоу», который дал ему наставник Юэлинь Шигуань:

Гунъань этот действительно крайне сложен для понимания: на один и тот же вопрос даются, казалось бы, абсолютно противоположные ответы. Если учитывать, что вопрос «Обладает ли собака природой Будды?», вообще многократно повторялся и интерпретировался различными наставниками (в том числе и самим Буддой), то задача становится еще труднее, поскольку ответы даются всегда разные и при этом всегда — безошибочно точные. Ответ на данный вопрос заключен в самом понимании того, что нет вообще никакого различия между понятиями «внутренняя природа», «собака» (или любое другое существо») и «Будда». А поэтому приход к осознанию, что вопрос сводится к «обладанию самим собой», обессмысливает его и одновременно придает смысл концепции «Стать Буддой, взирая на собственную природу».

После просветления Умэнь написал короткое четверостишие, так передав свое состояние:

Это словно удар грома средь ясного неба:

Все мириады существ открывают глаза

И совершают поклон одновременно.

И даже гора Шумеру подскочила и пустилась в пляс!

Сборники чаньских гунъаней активно компилировались и в XVIII–X IX вв., составляются они в некоторых чаньских монастырях и по сей день, но в целом сама традиция медитации на гунъанях оказалась настолько блестяще отработана в период средневековья, что новые темы не могут уже дать ничего принципиально нового — ведь и старое еще не до конца осмыслено.

Гунъани так бы и остались своеобразной китайской традицией пробуждения сознания, если бы не их возросшая популярность в Японии.

Именно из Японии гунъани — коаны приходят в западную науку, а затем и популярную литературу. Здесь они становятся тем, чем и привыкла считать их досужая западная публика — забавными побасенками из жизни необычных дзэнских мастеров, «парадоксальными загадками».

Безусловно, о существовании глубокого смысла за пределами видимого диалога, известно практически любому, кто хотя бы в общих чертах знаком с дзэнской традицией, но в большинстве своем это остается лишь теоретическим знанием.

Реальный парадокс коанов заключается в том, что вырванные их контекста общего воспитания, из методик медитации, дисциплины тела и многого другого, они не смогут «сработать».

Одним из самых первых сборников коанов, ставших известным среди западной публики, стало собрание под названием «101 дзэнская история», составленная в 1919 году японским автором Ногэном Сэндзаки на основе коанов XIX — начала XX вв. Туда также вошли отрывки из сочинения знаменитого японского мастера XIII в. Мудзю «Сасэкисю» («Собрание песка и камней»). В 1970-е годы это собрание было переведено П. Репсом под названием «Плоть и кости Дзэн» (Zen Flesh, Zen Bones). Особенность данного собрания заключалась в том, что многие старые китайские истории были переделаны на новый лад и «японизированы». Прежде всего в них действовали уже не китайские, а японские наставники Дзэн, старые китайские монахи и молодые послушники заменены университетскими студентами или даже профессорами, которые должны были противопоставить «мертвое» университетское начетничество «живому» дзэнскому опыту. При этом сами истории оставались такими же, как и в китайском средневековье, но благодаря переработке они стали шире известны именно в японской интерпретации. Именно так по миру пошли гулять истории про «хлопок одной рукой», «переполненную чашку, в которую больше не влить чая», и многие другие.

Гунъани — это вызовы нашему спящему сознанию. Это не взгляды отдельного человека на сущность вещей. Они есть отпечатки сознания мастеров, которых мы, возможно, никогда лично не повстречаем, но по-прежнему способны воспринять послания от них.

Эти истории отнюдь не сложны, их понимание тяжело лишь для напряженно думающего сознания. Стоит просто успокоить его, взглянуть на мир непредвзято, вне теорий и сложных концепций, как внезапно окажется, что только кажущийся «парадокс» и «загадка» расставляют в этом мире все на свои места. Позволь лишь сознанию стремительно и непредвзято реагировать на наш мир, при этом будучи им не затронутым, — и тогда гунъань «попадает в цель»: