Претендентов оказалось двое. Один из них, в котором Аэций без труда опознал Аттилу, был облачен в волчью шкуру с хорошо выделанным звериным черепом на голове. Волк считался спутником Перуна, одним из его воплощений в этом мире. Второй претендент оказался посланцем Велеса в облике медведя. Если судить по лицу князя Родована, то ничего из ряда вон выходящего не происходило. Таинство началось в полном соответствии с рядом, установленном богами. У вождя, претендующего на благосклонность богини, должен быть соперник, и он появился. Теперь эти двое готовились сойтись в схватке, исход которой предопределен. Бер должен уступить место Волку у тела Лады, жаждущей любви. Живым воплощением богини стала кудесница Влада. Именно она прилегла обнаженной на камень, вокруг которого закружили Волк и Бер. Пока что они присматривались друг к другу, и их кружение больше напоминало танец, чем смертельную схватку. Оружия в их руках не было, соперники должны были одолеть друг друга голыми руками и либо задушить, либо вытеснить за пределы священного круга.

Рожки взвизгнули так неожиданно, что Аэций даже вздрогнул. А вслед за рожками ритмично заработали била, задавая ритм поединку. Бер был выше ростом Волка и, судя по всему, моложе. Во всяком случае, двигался он быстрее своего соперника. Волк был шире в плечах и крепче стоял на ногах. Для Аэция не было секретом, что Аттила искусный боец, не раз побеждавший в подобных поединках. Собственно, по-иному и быть не могло. Слабый человек не мог стать вождем варваров, и сила духа обязательно должна в нем сочетаться с силой мышц. Первая схватка не выявила победителя. Противники разорвали объятия и отшатнулись друг от друга. Лунный свет вдруг упал на лицо Аттилы, и Аэций уловил на нем раздражение и даже гнев. Что-то явно случилось. Таинство разворачивалось совсем не так, как задумывалось. А долгая возня на кругу могла лишить Аттилу тех сил, которые ему очень понадобятся на брачном ложе.

– Я его в бараний рог согну, – прошипел Аэцию в самое ухо князь Родован.

– Кого? – спросил патрикий.

– Драгана!

– А ты уверен, что это именно он?

Вопрос Аэция потряс гепида, застывшего с открытым ртом, и только когда Бер и Волк во второй раз сошлись друг другом, из этого рта вырвалось ругательство. Бер одолевал Волка, это понимали едва ли не все ближники Аттилы. Понять они не могли другого – почему?

– Сдается мне, – произнес Аэций негромко, но веско, – что это не Драган. Это Меровой.

Князь Родован сдавленно вскрикнул и схватился за рукоять меча. Впрочем, обнажить он его не посмел. Во-первых, это было бы сочтено святотатством, а во-вторых, повлекло бы за собой немедленную расплату. Стражницы Лады, стоявшие по всему периметру храма, вскинули луки. Было их едва ли не вчетверо больше, чем мужчин, а потому в исходе предстоящей схватки никто не усомнился. Ропот среди сторонников Аттилы мгновенно смолк. Никто из благородных мужей даже не шелохнулся, когда Бер оторвал Волка от земли и могучим рывком перебросил его через невысокое каменное ограждение. Аттила упал на каменные плиты и застыл в неподвижности. А его соперник подошел к священному ложу и насладился тем, что ему принадлежало по праву. Заслышав сладкие стоны богини, Аэций вздохнул и от души позавидовал счастливому Беру.

Кудесница Влада сама подвела княжича Меровоя к барьеру, отделяющему свиту кагана от священного круга, и произнесла голосом звонким, как серебряный колокольчик, нужные слова:

– Примите нового ярмана, смертные, и почитайте его отныне как богов своих.

Ответом ей было глухое молчание свиты и злобный рык обманутого кагана, поднимающегося с каменной плиты.

Князь Родован сдержал слово, данное Литорию от имени кагана Аттилы. Сиятельная Плацидия вернула опальному патрикию не только земли, но и звание магистра пехоты, дарованное ему еще императором Гонорием. Литорий возликовал душою, но бросаться с головой в омут большой игры не торопился. Десять лет жизни в изгнании не прошли для него даром. Он растерял все свои связи. Из его прежних друзей и знакомых в вихре гражданских войн, бушевавших в империи, уцелел только сенатор Рутилий Намициан. К нему Литорий и направил свои стопы, дабы получить необходимые сведения о людях, окружавших императрицу и ее юного сына божественного Валентиниана.

Рутилий жил в своей загородной усадьбе, расположенной в двадцати милях от Рима. Усадьба была обнесена каменной стеной, причем совсем недавно, из чего Литорий заключил, что патрикии не чувствуют себя в безопасности даже в окрестностях Вечного Города. Рутилий, встретивший магистра как дорогого гостя, охотно подтвердил, что времена правления сиятельной Плацидии и божественного Валентиниана никак нельзя назвать благословенными.

– После гибели Бонифация дела в империи идут хуже некуда. В Америке бесчинствуют богоуды. Готы захватили земли в нижнем течении Роны и угрожают Орлеану. Да что там Галлия, если разбойники грабят торговые обозы в двух милях от Рима.

– Божественный Валентиниан произвел на меня очень благоприятное впечатление, – осторожно заметил Литорий.

Рутилий при этих словах едва не подавился куском мяса, побагровев до синевы, но сумел-таки с помощью расторопного раба с достоинством выйти из затруднительного положения.

– Прости, сиятельный Литорий, – прошипел сенатор, обретший наконец утерянное дыхание, – но ты, видимо, плохо осведомлен о наших делах.

– Затем я к тебе и приехал, дорогой Рутилий, чтобы выслушать правду, пусть и горькую, из уст одного из умнейший патрикиев Великого Рима.