Шрифт:
* * *
Мне судьба – до последней черты, до креста Спорить до хрипоты (а за ней – немота), Убеждать и доказывать с пеной у рта, Что – не то это вовсе, не тот и не та! Что – лабазники врут про ошибки Христа, Что – пока еще в грунт не влежалась плита, — Триста лет под татарами – жизнь еще та: Маета трехсотлетняя и нищета. Но под властью татар жил Иван Калита, И уж был не один, кто один против ста. <Пот> намерений добрых и бунтов тщета, Пугачевщина, кровь и опять – нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, — Повторю даже в образе злого шута, — Но не стоит предмет, да и тема не та, — Суета всех сует – все равно суета. Только чашу испить – не успеть на бегу, Даже если разлить – всё равно не смогу; Или выплеснуть в наглую рожу врагу — Не ломаюсь, не лгу – всё равно не могу! На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу! Что же с чашею делать?! Разбить – не могу! Потерплю – и достойного подстерегу: Передам – и не надо держаться в кругу И в кромешную тьму, и в неясную згу, — Другу передоверивши чашу, сбегу! Смог ли он ее выпить – узнать не смогу. Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, Я о чаше невыпитой здесь ни гугу — Никому не скажу, при себе сберегу, — А сказать – и затопчут меня на лугу. Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу, И веселый манер, на котором шучу… Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить – не хочу, — На ослабленном нерве я не зазвучу — Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! Лучше я загуляю, запью, заторчу, Всё, что ночью кропаю, – в чаду растопчу, Лучше голову песне своей откручу, — Но не буду скользить словно пыль по лучу! …Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба, Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, — Я умру и скажу, что не всё суета! 1978 ПИСЬМО К ДРУГУ, ИЛИ ЗАРИСОВКА О ПАРИЖЕ Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу — И то, что слышу, и то, что вижу, — Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку: Когда состарюсь – издам книжонку Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже Нужны – как в бане пассатижи. Все эмигранты тут второго поколенья — От них сплошные недоразуменья: Они всё путают – и имя, и названья, — И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья». А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже Нужны – как в русской бане лыжи! Я сам завел с француженкою шашни, Мои друзья теперь – и Пьер, и Жан. Уже плевал я с Эйфелевой башни На головы беспечных парижан! Проникновенье наше по планете Особенно заметно вдалеке: В общественном парижском туалете Есть надписи на русском языке! 1978 I. ОХОТА НА ВОЛКОВ Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня – опять как вчера: Обложили меня, обложили — Гонят весело на номера! Из-за елей хлопочут двустволки — Там охотники прячутся в тень, — На снегу кувыркаются волки, Превратившись в живую мишень. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Не на равных играют с волками Егеря – но не дрогнет рука, — Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка. Волк не может нарушить традиций, — Видно, в детстве – слепые щенки — Мы, волчата, сосали волчицу И всосали: нельзя за флажки! И вот – охота на волков, идет охота, — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Наши ноги и челюсти быстры, — Почему же, вожак, – дай ответ — Мы затравленно мчимся на выстрел И не пробуем – через запрет?! Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время мое: Тот, которому я предназначен, Улыбнулся – и поднял ружье. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Я из повиновения вышел — За флажки, – жажда жизни сильней! Только сзади я радостно слышал Удивленные крики людей. Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня не так, как вчера: Обложили меня, обложили — Но остались ни с чем егеря! Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. 1968 II. КОНЕЦ «ОХОТЫ НА ВОЛКОВ», ИЛИ ОХОТА С ВЕРТОЛЕТОВ Михаилу Шемякину Словно бритва рассвет полоснул по глазам, Отворились курки, как волшебный сезам, Появились стрелки, на помине легки, — И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла – в две руки, в две руки! Вы легли на живот и убрали клыки. Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки, Чуял волчие ямы подушками лап; Тот, кого даже пуля догнать не могла б, — Тоже в страхе взопрел и прилег – и ослаб. Чтобы жизнь улыбалась волкам – не слыхал, — Зря мы любим ее, однолюбы. Вот у смерти – красивый широкий оскал И здоровые, крепкие зубы. Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Псам еще не намылены холки! Но – на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав: Либо с неба возмездье на нас пролилось, Либо света конец – и в мозгах перекос, — Только били нас в рост из железных стрекоз. Кровью вымокли мы под свинцовым дождем — И смирились, решив: всё равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог – человек: Улетающим – влет, убегающим – в бег… Свора псов, ты со стаей моей не вяжись, В равной сваре – за нами удача. Волки мы – хороша наша волчая жизнь, Вы собаки – и смерть вам собачья! Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Чтобы в корне пресечь кривотолки! Но – на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! К лесу – там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, – труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И скликаю заблудшие души волков. Те, кто жив, затаились на том берегу. Что могу я один? Ничего не могу! Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?! …Я живу, но теперь окружают меня Звери, волчьих не знавшие кличей, — Это псы, отдаленная наша родня, Мы их раньше считали добычей. Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу — Обнажаю гнилые осколки. Но – на татуированном кровью снегу Тает роспись: мы больше не волки! 1978 ПОЖАРЫ Пожары над страной всё выше, жарче, веселей, Их отблески плясали в два притопа три прихлопа, — Но вот Судьба и Время пересели на коней, А там – в галоп, под пули в лоб, — И мир ударило в озноб От этого галопа. Шальные пули злы, слепы и бестолковы, А мы летели вскачь – они за нами влет, — Расковывались кони – и горячие подковы Летели в пыль – на счастье тем, кто их потом найдет. Увертливы поводья, словно угри, И спутаны и волосы и мысли на бегу, — А ветер дул – и расплетал нам кудри И распрямлял извилины в мозгу. Ни бегство от огня, ни страх погони – ни при чем, А Время подскакало, и Фортуна улыбалась, — И сабли седоков скрестились с солнечным лучом, — Седок – поэт, а конь – Пегас. Пожар померк, потом погас, — А скачка разгоралась. Еще не видел свет подобного аллюра — Копыта били дробь, трезвонила капель. Помешанная на крови слепая пуля-дура Прозрела, поумнела вдруг – и чаще била в цель. И кто кого – азартней перепляса, И кто скорее – в этой скачке опоздавших нет, — А ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет. Удача впереди и исцеление больным, — Впервые скачет Время напрямую – не по кругу, Обещанное завтра будет горьким и хмельным… Легко скакать, врага видать, И друга тоже – благодать! Судьба летит по лугу! Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули — Замешкалась она, забыв махнуть косой, — Уже не догоняли нас и отставали пули… Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?! Пел ветер все печальнее и глуше, Навылет Время ранено, досталось и Судьбе. Ветра и кони – и тела и души Убитых – выносили на себе. 1978