Через десять минут стало понятно, что сейчас им трудно и неловко друг с другом. Этот взаимный стыд был почти неизъясним — но мучительно осязаем.

Кое-как договорившись созвониться, они поскорей расстались, разъехались.

«Это какой-то ужас, — Новиков неотрывно смотрел в окно автобуса, ничего толком не видя. — Надо кому-то об этом рассказать… Что-то сделать. Это же нельзя так оставить. Это же нельзя. Это же нельзя».

Он так и ехал, а затем шёл к дому с этим «нельзя» в зубах.

Новиков жил с родителями.

Отец его был геологом, когда-то — когда в том была необходимость — уезжал в командировки, раскапывал что-то там в земле, трудился со вкусом и страстью, затем необходимость в подобной работе пропала, и теперь он ходил куда-то в институт, участвовал в каких-то никому не важных исследованиях.

Но и в этой ситуации отец привычной бодрости не терял. Принимал холодный душ по утрам, вечером пил молоко и насвистывал песни, которые, кроме него, не помнил никто.

Новиков умудрился прожить всю юность, толком не узнав, чем занимается отец.

Отцу к тому же самому было всё равно, интересуется сын его деятельностью или нет.

По большому счёту, между ними не было никаких личных отношений. Мать это объясняла сыну просто: «…ну, отец — он такой, его не переделаешь». И ещё один раз обмолвилась: «Пока ты рос, он всё по командировкам ездил — толком и не видел тебя. Ты заговорил без него, пошёл без него… Всё без него. Да и время было такое, никудышнее. Все дети росли как Маугли. Мы только бегали за рублём…».

Несмотря на всё это, у Новикова сохранилось традиционное детское восприятие родителя: он был уверен, что приключившегося с ним сейчас — с отцом произойти не могло бы никогда. Его никто не стал бы бить пластиковой бутылкой по лицу и называть голубем.

То, что он ничего не скажет отцу, Новиков знал заранее.

Можно было б построить ситуацию так, что обо всём узнает мать — и уже она расскажет отцу… Но мать — зачем это всё знать ей.

Она была тихая, аккуратная, чистоплотная. С белыми, какими-то застиранными пальцами. Если Новикову нужно было зачем-то вспомнить мать, то сразу представлялись маленькие материнские руки, которые не знали покоя и вечно что-то протирали, перебирали, гладили и подшивали.

Что мать будет делать этими руками, если он скажет ей?

Старшая сестра давно съехала — вышла замуж раз, вышла два, вышла три, в общем, ни разу не скучала. Последний муж, уроженец гор, — у которого рот, лоб и подбородок удивительным образом отражали суровый горный рельеф, — и так с некоторым презрением относился к Новикову, а тут ещё сестра наверняка ему всё расскажет, женщины имеют обыкновение делиться с мужьями всем, чем не следует.

Короче говоря, оставалась одна Ларка.

Придя домой, Новиков не включил свет в прихожей и, когда мать вышла ему навстречу, сразу присел, якобы затем чтоб расшнуровать ботинки — в то время, как до сегодняшнего дня вылезал из них, наступая носком на пятку.

— Что-то вы быстро, — сказала мать. — С лёгким паром!

— Ага, — ответил он снизу. — Пойду к себе, отдохну.

— Ты чего без света-то, — сказала мать, но когда она щёлкнула включателем, он уже спешил к своей двери и не обернулся.

«А если меня посадят?» — спросил он себя на ночь тысячу раз, совершенно парализованный этой мыслью.

Новиков спал без снов, но очнулся, словно вынырнул, — громко схватил воздух, как собака хватает подброшенный кусок.

Вся голова была сырая, грудь со свалявшимися волосами, живот влажный, и ноги — ледяные.

Мать тихо и едва-едва приоткрыла дверь — он терпеть не мог этой её привычки. Но мать, кажется, действительно не могла даже предположить в повзрослевшем ребёнке желание, скажем, рассмотреть при дневном свете какой-нибудь свой орган.

— Ты что? — спросила она.

— Что? — спросил он быстро и провёл рукой по лицу.

— Как будто кричал, — сказала она нерешительно.

— Нет, — сказал он и снова потрогал лицо.

— Ты что ж так опух-то, — сказала мать, открыв, наконец, дверь.

Он быстро повернулся на бок, лицом к стене, и так же быстро ответил:

— Пива вчера много выпили. Напарились, потом много выпили.

— Да? — сказала мать. — От тебя и не пахло, когда пришёл.

— Выпарилось всё, — упрямо повторил он.

Мать молча стояла в дверях.

— Посплю ещё, — Новиков хотел это строго произнести, но получилось, что попросил.

Услышав, как щёлкнул язычок замка, привычным движеньем хотел было дотянуться до телефона, но ему словно плеснули в лицо тёплой и густой водой, причём попала она не на кожу, а куда-то сразу внутрь черепной коробки. Новикова едва не вырвало.