Когда Титмауса была запряжена и счастливый мясник готов был отправиться домой, мистер Гарнер объявил о своем желании вернуться попозже и поездом.

— Займи мне, пожалуйста, пару шиллингов на билет, сказал он, — У меня есть здесь небольшое дельце, назад же я вернусь на поезде. Ты можешь, конечно, дать мне и крону, чтобы уберечь от возможных неприятностей. Я думаю, ты несильно обидишься, если никогда не увидишь больше этих денег, особенно после сегодняшней удачи.

— Я и не знал, что у тебя где-то здесь поблизости есть друзья, — сказал Джобери, протягивая деньги своему приятелю.

Понимаешь ли, у меня гораздо больший круг знакомств, чем ты можешь предположить. Но причина моего визита скорее деловая, чем дружеская. А Титмауса очень беспокойна. Та-та, старая подруга.

Мистер Джобери натянул поводья, и лошадь побежала легким галопом, удивляя толпу, через которую проезжал шарабан, исчезнувший в скором времени в клубах пыли. Джарред не испытал ни малейшего беспокойства, наблюдая за его удалением. Затем, после того, как вдали затих шум копыт, он повернулся с мрачным выражением лица и пошел тяжелыми медленными шагами к мосту, уходя от толпы и суеты ипподрома, и, казалось, лишь теплый июньский вечер может чуть остудить бушующие в мистере Гарнере страсти. Солнце светило весь день, активно заявляя о своей мощи, о чем свидетельствовало появление слегка обгоревших и получивших тепловой удар болельщиков, проведших часов шесть-восемь под его палящими лучами. Но теперь это огненное светило склонилось на запад, и его мягкое свечение, пробивающееся через прибрежный камыш и ольху, отражалось золотым сиянием в реке. По-прежнему было тепло, но уже дул прохладный бриз, несущий в себе свежесть волн. Если бы что-либо и могло сделать Джарреда Гарнера более спокойным, то это могла быть именно такая перемена: от палящего знойного дня — к тихой прохладной атмосфере вечера, от толчеи и гама ипподрома — к уединению на тропинке, ведущей через луг к реке.

В душе, однако, он был по-прежнему расстроен, но по странному стечению обстоятельств разочарования сегодняшнего Дня волновали его меньше, чем события вчерашнего вечера в доме доктора Олливента. Если бы сейчас у него в кармане была десятифунтовая банкнота, то его потери, составляющие около шести или семи фунтов, могли быть перенесены относительно спокойно. Но этот почти единственный шанс для утешения был не реализуем, и Джарред видел безысходность своего положения. Джентльмены же, с которыми он общался, были не особенно-то щепетильны в вопросах чести, но можно было надеяться, что они могут занять ему денег, были бы весьма не милосердны к человеку, который попытался бы обмануть их. А прозвище «неуплатчик» было не очень приятным не только для Гарнера.

Хорошая порция виски и бренди, выпитые под палящим солнцем, не только не смягчила переживания мистера Гарнера, но и не сделала его благоразумнее.

— Десять фунтов в квартал! — говорил он себе с невыразимым презрением, — десять фунтов в квартал — и я должен держать дистанцию и быть благодарным ему за его щедрость! Но почему, ведь молодая женщина, на которой он женился, принесла ему сразу шестьдесят тысяч, а ведь несколько моих слов могли бы остановить брак, да, у дверей в церковь. И я знал это, но держал язык за зубами, и теперь он отказывает мне в десятифунтовой бумажке, отказывает в помощи. Он что, принимает меня за дурака и думает, что может безнаказанно топтать меня?

Мистер Гарнер сбил камышиной высокий куст крапивы, почувствовав необычайное унижение. Что он собирался делать, он еще не решил, но был готов на самые решительные меры. Доктор Олливент запретил ему появляться на Вимпоул-стрит. Хорошо. Он мог вторгнуться в далекое и уединенное жилище в Теддингтоне. Доктор Олливент отказал ему во встрече с собой. Пусть так. Тогда его выслушает жена доктора.

— Теддингтон — это где-то внизу по течению реки, — размышлял мистер Гарнер, — Я слышал что-то о Теддингтонской плотине. А его дом наверняка располагается на безопасной стороне реки, и, конечно же, он достаточно богат для того, чтобы иметь весьма неплохое жилище благодаря ее деньгам. Ну вот и хорошо. Самой лучшее дли меня сейчас — найти лодочника, который бы отвез меняя вниз по реке.

К этому времени он как подошел к мосту и же договорился с лодочником о том, чтобы тот доставил его до Теддингтона за пару шиллингов.

Было что-то около семи или восьми вечера, когда лодка с мистером Гарнером проплывала мимо спокойных садов старого лондонского дворца, мимо каштановых рощ, где его дочь провела один из ярких дней своей жизни. Он проехал и обратно также, не обратив особого внимания на маленькую гостиннцу в Темз-Диттоне, где Лу и художник провели немало счастливых минут за обедом, проехал мимо заброшенного сада, где Уолтер Лэйбен обдумывал свое положение и решал, как ему поступить со своими чувствами к Лу.

— Ты случайно не знаешь кого-либо из Олливентов, живущих вниз по течению, за мостом? — спросил Джарред, когда они проехали Кингстон.

— Да, — ответил лодочник — молодой разбитной парень. — Дом из красного кирпича рядом с Теддингтонской плотиной. Они давно уже здесь не были. Джентльмен, кажется, врач. Я видел его и его жену в курортный сезон и довольно часто. Она значительно моложе своего мужа.

— Да, это как раз те люди, которых я хотел бы увидеть. Их сад подходит к реке, я полагаю?

— Да. Рядом с домом небольшой причал и будка лодочника.

— Хорошо. Доставь меня туда как можно быстре.

«Найду ли я ее там одну, или он будет с ней? — думал Джарред. — Он был в городе прошлой ночью, но это не значит, что он не мог приехать сюда сегодня вечером. Я хотел бы поговорить с ней с глазу на глаз полчасика и рассказать ей мою историю».

Судьба, столь не благосклонная к нему сегодня, на этот раз пошла навстречу его желанию. Лодка медленно проплывала около виллы доктора Олливента, и Джарред вовсю всматривался в берег. Здесь все было очень мило и аккуратно, все дышало благосостоянием, что особенно сильно раздражало беднягу. Дом оказался очень старым, простой архитектуры, но основательно построенным. Со временем он приобрел печальный темный вид, стены его были увиты шиповником и глицинией. Высокие французские окно были открыты настежь и сияли блеском стекол; в оранжерее, находящейся в одном из крыльев дома, росли апельсины и канели [8] .