Так они плавали по летнему морю или выезжали на длительные экскурсии в шарабане, объезжая всю близлежащую местность или просто проводили время на побережье, читая, рисуя или загорая. Мистер Чемни мог спокойно уснуть под полуденным солнцем, в то время как Уолтер и Флора сидели рядом с ним, разговаривали или читали стихотворения тихим бормочущим голосом; таким же убаюкивающим, как мягкий плеск волн о берег. Такой отдых души и тела, эта полная праздность на берегу моря казались Уолтеру приятнее, чем любой другой досуг, который он только знал. Он не любил Флору и специально повторял это про себя по нескольку раз на день, терзаемый безжалостной тоской, особенно тогда, когда чувствовал, что на него начинают действовать чары нежных речей, которые, казалось, специально рассчитаны на то, чтобы подчинить его этой невинной девушке, так сильно его любящей. Он знал, что очень дорог ей, он прочел уже сотню раз этот секрет на ее простодушном лице, которое говорило ему это снова и снова.

«Она самая прекрасная девушка на свете, — говорил он себе, — а Чемни — старый добрый друг, и я обязан жениться на Флоре».

А затем на него вновь находило видение освещенной лунным светом дороги, и в памяти всплывали слова, которые он сказал Луизе Гарнер, быстрый поцелуй, ее глубокие, темные глаза, в которые он заглянул всего на одно мгновение с любовью, которая не была спокойным и сдержанным порывом страсти, но которая в один миг заполнила его душу, с любовью, стирающей прочь все барьеры и препятствия. Он вспомнил Лу, казалось, это было самым трудным — покинуть ее, Лу, которую из-за него выгнали из дома, которая, по законам Войси-стрит, лишилась своего доброго имени.

Лу страдала, уязвленная в своих самых лучших чувствах, в своей любви к безжалостному отцу. Возможно, Лу страдала и из-за потери своего доброго имени. Мистер Лейбэн сделал для нее все, что смог; он доверил ее заботам мисс Томпайн в Кенсингтоне, где она должна была получить приличное современное образование. Он сказал пожилой мисс Томпайн, что намеревается остаться протеже Луизы в течение трех лет, и леди уверила его в том, что в ее силах дать за такой период прекрасное образование и подготовить своих учениц в гувернантки для обучения детей до двенадцати лет.

— Хорошее образование, — сказала мисс Томпайн, — человек получает так же медленно, как растет цветок, но если у мисс Гарнер вкус к музыке…

— О, он у нее есть! — воскликнул Уолтер энергично.

— Она могла бы быть преподавателем музыки для девочек после своего усердного трехгодичного обучения. Я надеюсь, она прилежна?

Уолтер не знал. Он знал только, что эта бедная девочка отдавала очень много сил для каторжной работы по дому, что она все схватывала налету, но не мог ничего сказать о ее настойчивости или старательности на том новом пути, по которому она должна была пройти.

— В учебе она все очень быстро схватывает и очень любит литературу, особенно поэзию.

Мисс Томпайн посмотрела с некоторым сомнением.

— Вкус к поэзии требует развитого понимания. Образование же формирует разум, который становится наслаждением для обладающего им, — сказала она напыщенно. — Но невежественную произвольную любовь к поэзии, зародившуюся в инфантильном разуме, мне следует рассматривать как фатальный исход и мой долг проконтролировать это, может, даже прибегая к некоторой жесткости, — добавила мисс Томпайн, бросив гневный взгляд на Лу, которая стояла чуть не плача за спиной своего защитника.

Уолтер вспомнил эту маленькую сцену, происшедшую в официально убранной гостиной, и вспомнил с острой болью, как Лу, потеряв самообладание, разрыдалась на его плече при расставании.

— Это еще хуже, чем Войси-стрит, — прошептала она ему. — Скажи, скажи папе, чтобы он забрал меня. Я снова буду чистить и мыть — все будет лучше для меня, чем это!

«Это» означало напыщенную мисс Тампайн, которая была высокой и прямой, воплощающей образ чрезмерного благоразумия.

Он оставил Лу в этом девичьем заточении после того, как дал некоторые рекомендации своему поверенному, обязующемуся убедить мисс Томпайн в респектабельности девушки, которую она могла поставить под вопрос, если бы не поддержка гарантий поверенного. Платье из красного шелка и внезапное появление Луизы несколько настроило эту добропорядочную хозяйку пансиона против протеже Уолтера.

Устроив жизнь Луизы на последующие три года, мистер Лейбэн мог свободно сказать ее отцу, что тот может не беспокоиться о ее судьбе. Поэтапную оплату художник должен был вносить в течение ее обучения, но после его окончания она должна была выйти независимой, способной самой поддержать себя молодой женщиной, поэтому мысли о ее нуждах более не тревожили его. Но даже сделав для нее это, он чувствовал, что не сделал абсолютно ничего, что могло бы сравниться с тем первым поцелуем на ночной дороге.

Образ отсутствующей Луизы поэтому всегда возникал между ним и Флорой как только ему становилось чуть хорошо, что часто вносило путаницу в ход его мыслей. Были мгновения, когда ему казалось, что мягкость Флоры была той очаровательной чертой, которую должен выбрать мужчина для того, чтобы ярче осветить свою жизнь. Но в другое мгновение он думал, что Флора — девушка, способная стать женой для человека, надеющегося постепенно добиться в жизни успеха.

А тем временем Марк Чемни наблюдал за ними, такой же невинный, как те овцы, которых он разводил в Дарлинг-Дауне, и говорил себе, что все хорошо, и что будущее дочери — решенный вопрос. Кто мог смотреть на этих двух голубков и сомневаться в их любви друг к другу?