— Вы еще живы, капитан? Как это все странно, однако. Послушайте! Там опять кричат…

— За что вы Георгия получили, Стерн? Размазня вы, а не солдат! Или с ума сходите? Мне кажется, и я начинаю… Иду, а в голову — шестидюймовка. Бу-ух… понимаете… бух! Я, конечно, умру просто. А пока дрянь на душе, отвратительно…

Стерн хотел что-то сказать, но только разжал кулак, бросил желто-черную ленту с крестом на камни и подумал, что хорошо было бы сейчас им четырем — Коченовскому, Проневу, генералу и ему — рвануться влево и прыгнуть вниз. Тогда, может быть, вся цепь свалилась бы в пропасть, в море. И не надо было бы пулеметов… Сразу…

— Стой! Раздева-айсь!

Цепь остановилась на неровной, скользкой площадке, в двух шагах от обрыва. Засуетились конвойные, зазвенели по камню копыта сибирок. Мягко прошипели колеса корзинки с пулеметами. Их установили на полукруглом выступе скалы против цепи, с таким расчетом, чтобы огненный дождь смыл связанных пленных в море. Как вчера… Как завтра…

— Раздевайсь! — крикнул еще раз Пильчук и подскочил к генералу, медленно расстегивавшему шинель двумя руками — своей и Коченовского. — Ты чего ждешь? Раздевайся, врангельский байстрюк. Раздевайсь!

Утлов поднял голову. Как всегда улыбаясь, Пильчук увидел темное пятно заплывшего кровью глаза — было уже почти светло.

— Брюки и сапоги еще можно снять, а вот шинель… ведь мы связаны. Шинель повиснет на руках…

Свистнула нагайка, и генерал упал, сорвав кожу с рук Коченовского и Пронева.

Стерн лихорадочно опустил с плеч потертый френч. Рубахи не было — он обменял ее в тюрьме на две папиросы.

Неясно блеснула серебряная цепочка с золотым, потным кружком на изогнутом пальце.

— Что с этим? Куда его… слушайте…

Капитан, смешно размахивая руками, которые дергали во все стороны Стерн и Утлов, повернул голову к конному разведчику.

— Да умирайте вы скорее. А то канитель какая… Тошно. Чего вам? Что там у вас такое?

— Иконка… благословение матери…

— Я свой крест отдал еще вчера какому-то нищему. А что с вашей иконкой делать? Не знаю. Зажмите ее в кулак, только им не отдавайте. Они будут в карты на нее играть, мерзавцы!

— Только скорее! Очень уж мне плакать хочется…

— А мою ладанку с мощами святыми, — сказал Пронев, дрожа всем телом, — следователь на допросе в плевательницу выбросил. Ты, — говорит, — не знаешь…

— Бога нельзя расстреливать, — прошептал Стерн, нежно целуя иконку. — Мамочка, ты прости!., я ведь не в обиду… а так… чтобы в карты не играли… на сердце твоем боль… — И бросил золотой кружок в серую мглу моря.

Мелькнула цепочка в предрассветном небе, прозвенела иконка по крутому склону горы, исчезла…

— Отойди, братва! Начинаем, — крикнули у пулеметов.

К Коченовскому с той же спокойной улыбкой на широком лице подошел Пильчук.

— А вы, ваше благородие, что не раздеваетесь? Думаете — помилуем? А… не хошь?..

Капитан щелкнул каблуками и сказал, отчеканивая каждый слог:

— Пошел к черту! Понимаешь — к черту! Можешь сам, бандит, раздеваться, а я не желаю. — И добавил скороговоркой, пристально глядя на матроса, вырывавшего из кобуры перламутровый браунинг: — Запорют тебя когда-нибудь за эти художества шомполами, каналья! Скотина ты этакая!..

Стерн с глубоким, ласковым и благодарным чувством погладил холодную руку Коченовского, прильнул к нему голым плечом и закрыл глаза. Как стальной прут, рассек тишину короткий выстрел. Капитан упал на колени, судорожно качая головой. Вольноопределяющийся, не открывая глаз, склонился влево и сказал, сжимая застывшие в его руке пальцы Коченовского:

— Вот вы и убиты, господин капитан… вот и убиты… А вы такой хороший, гордый… Я вам отдаю своего Георгия, господин полковник… Мне теперь совсем не страшно, совсем… Посмотрите, я смеюсь, ваше превосходительство!.. Конвойные отошли в сторону, сейчас нас убьют. А вы, мертвый главнокомандующий, получите высший чин у Бога…

Так с закрытыми глазами и странно просветленным лицом говорил умирающему капитану Коченовскому, награждая его чинами за доблесть, конный разведчик второй батареи Евгений Стерн до тех пор, пока огненный дождь пулеметов не смыл его — всю цепь полуголых людей — в лениво пенящееся море…

Багровым шаром взошло солнце…