Последнее настолько неожиданно, что я не могу найти решительно никакой логической связи.

— При чем тут демократия?! — восклицаю.

— Ну как же, иначе вы не сможете никого убедить в своей правоте. Каждый, у кого есть общественно значимые идеи, обязан уметь их выражать доступно и убедительно. Чтобы ему поверили, за ним пошли, за него проголосовали. Он должен научиться искусно говорить на митинге, по радио, по телевидению, с отдельными группами людей.

— То есть вы говорите о политиках? Вот пусть их и учат этому мастерству.

— Нет, не только о политиках. Искусство контактировать, убеждать еще важнее в науке, промышленности, в торговле. Возьмем типичную ситуацию. В автомобильной корпорации объявляется конкурс на концепцию новой модели. Создается комиссия из экспертов. Туда приглашаются авторы проектов. Как вы думаете, какие качества необходимы претенденту, чтобы комиссия приняла именно его вариант?

— Компетентность, интуиция, талант.

— Да, конечно. Но этого мало. Нужно еще мастерски убедить членов комиссии в том, что именно твой проект действительно лучший. Теперь возьмем торговлю. Вы знаете, что американский рынок завален товарами. И как вы думаете, у которого из них наибольший шанс быть проданным? У самого лучшего по качеству? У самого дешевого? Возможно. Но вероятнее всего у того, что попадет в руки продавца, сумеющего убедить вас купить именно этот товар.

Декан Беттинхаузен рассказывает, как это мастерство вырабатывается в лучших школах:

— Самый важный предмет в младших классах — чтение вслух. Здесь проверяют произношение ребенка. Малейшие отклонения от нормы — к делу подключается логопед. (У маленьких американцев проблемы чаще всего с шипящими и свистящими.) Учитель следит за тем, как звучит голос ученика: не слишком ли тихо, не чересчур ли громко, нет ли у него «каши во рту», не мямлит ли он.

В средних классах ученики постепенно приобщаются к искусству публичных выступлений. Делается это разными способами. Например, группа школьников выполняет какую-то работу — по биологии или географии, математике или истории. Одноклассники, не участвующие в этой работе, начинают ее обсуждать, подмечая в основном недостатки. Команда парирует, доказывает достоинства.

В большинстве школ есть программа ораторского искусства. Разделившись на две партии, участники разыгрывают реальные или придуманные судебные процессы. Они соревнуются не в поисках истины, а в умении точно и аргументированно выражать свои мысли. Потом команды меняются и начинают отстаивать противоположную точку зрения.

Все, что я узнала от декана Ирвина Беттинхаузена, было настолько для меня ново, что я захотела посмотреть своими глазами, как это происходит.

Выбрала вполне заурядную школу, не частную, а публичную, в маленьком, на 50 тысяч жителей, городке Хазлет, штат Мичиган, — типично американская глубинка. Договорилась с администрацией, что приду на урок по предмету, который здесь называется Persuasive argumentation (убеждающая аргументация).

В класс я вошла за несколько минут до начала. Подростки 13-14 лет шумно рассаживались за парты — легкие пластмассовые конструкции стул-стол, скрепленные алюминиевыми трубочками. Ящиков у парт нет: сумки, куртки бросают тут же, рядом с собой, на пол. Одеты ученики нарочито небрежно: широченные джинсы, нависающие над кроссовками, бахромящиеся шорты, растянутые майки, иногда две-три сразу, одна торчит из-под другой — уходящая мода (провинция все-таки). Разницы в одежде между мальчиками и девочками нет. Только у первых бейсболки козырьком назад или набок, а у вторых — распущенные волосы по плечам. В отличие от учеников учитель Роджер Райс — сама подтянутость: крахмальная сорочка, галстук, безупречно отглаженные брюки.

Тема состязания объявляется заранее. Готовиться к ней можно дома, в библиотеке и, конечно, в Интернете. Но нельзя ничего отрепетировать: никогда не известно, какую систему доказательств выберет противник. Сегодняшняя тема — «Цензура в СМИ». Класс разделен поровну. Представитель каждой команды выходит к доске и излагает свои аргументы. Парень говорит: любая цензура — это нарушение демократии, она недопустима. Девочка ему возражает, если разрешить показывать все, то с экранов ТВ не будут сходить порнографические фильмы. Его аргумент: как только вы введете цензуру на какую-то одну программу, она автоматически распространится на десятки других. Ее контраргумент: тогда надо снимать телевизионные глушилки. Вы хотите, чтобы нецензурные слова слышала вся многомиллионная аудитория? Ну и так далее, в течение часа.

Учитель сидит все это время на задней парте, ни единым словом не вмешивается. Я спрашиваю его, кто же победил. Он говорит, что никто, так как это всего лишь разминка, подготовка к соревнованиям между командами близлежащих школ. Вот там ораторов будут судить несколько сот зрителей, тогда и определится победитель.

Я делюсь с профессором Беттинхаузеном своими впечатлениями от урока.

— Это, конечно, хорошо, что в той школе так поставлено обучение. Однако не заблуждайтесь, так дело обстоит далеко не всюду, — охлаждает меня профессор. — У нас достаточно людей со средним образованием, которые плохо владеют речью, они «мекают-бекают», каждую минуту вставляют слова-мусор: «знаете», «понимаете». В молодежном сленге часто встречаются грубые слова и неприличные выражения. Это значит, что система преподавания навыков общения в их школах дает сбой. Но там, где она поставлена хорошо, она производит еще и побочный эффект — помогает наладить хороший эмоциональный настрой в коллективе.

— А что такое «хороший эмоциональный настрой»?

— Это когда у каждого есть ощущение, что его уважают, а все конфликты решаются безболезненно.

Не знаю, верно ли это, но у меня сложилось вот какое впечатление. Создать «хороший эмоциональный настрой» в группе — задача для американского учителя едва ли не более важная, чем внедрить знания в головы учеников.

Я никогда не видела, чтобы преподаватель долгое время говорил на уроке один. Даже объясняя новый материал, он обычно обменивается с учениками репликами, отвечает на вопросы, которыми они его то и дело перебивают, подкидывает им забавные примеры, шутит.