— Придется обыск у вас делать, Леночка, — проговорил, алея лицом, дядя Боря. — Извините, конечно. Обстоятельства требуют.

— Пожалуйста. Ищите. Я ничего не видела. А вы, может, и найдете… Скорее всего, если он что спрятал, то в сарае. Там краски, инструмент различный. Пойдемте.

Все гуськом направились за Леной. Открыли ветхую, скрипучую дверь. Испуганная крыса с писком метнулась за подрамник. Дядя Боря стукнулся головой о перекладину под потолком и сконфуженно поднял упавшую фуражку.

На полу в беспорядке лежали краски, кисточки, наброски видов станицы, пейзажей, начатые портреты. У стены стояло почти законченное полотно в раме: женщина в купальном костюме — мальчишеская прическа, бесстыдные зеленые глаза. Все без труда узнали нелегальную подругу Митьки — Верку Куртюкову.

Дядя Боря начал осторожно переставлять, перекладывать вещи. Он не торопился, хорошо зная, что каждая мелочь может навести на след. В углу высилась куча старых пыльных холстов. Василий Иванович смотрел, как капитан перебирает их, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Обыск казался напрасной, пустой затеей. Не терпелось и Егору Егоровичу. Он беспокойно щипал свою сивую жиденькую бороденку. Наконец, участковый отложил в сторону последний холст. Встал на колени, попросил:

— Дайте-ка лопату.

Лопата без сопротивления наполовину вошла в грунт и уперлась во что-то твердое. Капитан осторожно разгреб землю и извлек медную цилиндрическую гильзу от снаряда.

— Эта самая, стодвадцатимиллиметровка, — хлопнул радостно в ладоши Егор Егорович. — Как есть — она!

Участковый раскрутил медную проволоку, перехватывающую широкое горло гильзы, сбросил обрезок кожи.

— Была полная, — а уж меньше половины осталось! Украл! — тряхнул бородкой старик.

Дядя Боря перевернул гильзу на один из чистых холстов. Все затаили дыхание. Лена по-детски закусила палец. Егор Егорович нахмурился, словно готовясь вступить в драку. Золотая куча горела тихим огнем. Камни колец вспыхнули. Казалось, из этого мертвого костра сейчас вырвется пламя и охватит весь сарай. У Василия Ивановича зарябило в глазах, заныло, сжалось сердце. Он осторожно взял причудливую, в форме полумесяца сережку с четырехгранным зеленым камнем. На тыльной стороне золотой дужки виднелись маленькие четкие буквы: «СГ». Соня Говорко — расшифровал Школьников значение букв. Его жена, его Соня.

Точно такая же сережка хранилась дома у Школьниковых, в синей фарфоровой чашке. Чашка стояла в дальнем углу серванта.

У калитки, наклонив немного набок темноволосую голову, ждала Соня. Большое остывшее солнце уже наполовину втиснулось за горизонт. Его темно-красные лучи скользили по спокойному лицу женщины. Бордовое гладкое платье ее будто светилось.

Соня словно с каждым годом молодела: становилась более привлекательной, женственной. Ее высокую фигуру не портила даже некоторая полнота. Когда Школьниковы появлялись вдвоем на улице, Василий Иванович невольно замечал, как часто поворачивались и засматривались на жену. И совсем не потому, что она была слепой. Нет, этого незнакомые люди не знали: Соня всегда носила темные очки. Просто по-настоящему красивое не может остаться незамеченным.

Василий Иванович, любуясь женой, приблизился. Соня мягко, как это умеют делать только слепые, потрогала ласковыми пальцами его щеку.

— Неприятности, Вася?

— Нет, все в порядке. Ни с плеч, ни на плечи.

Напоминание о прошлом было бы слишком жестоким для нее, и Школьников постарался успокоить Соню, задавал незначительные вопросы, неумело острил…

Василий Иванович обычно, несмотря ни на какую усталость, каждый вечер раскладывал словари, учебники и занимался английским языком. Но сегодня не мог. Он долго курил на крыльце, прислушивался к знакомому дыханию станицы. В клубе веселилась молодежь, в первой бригаде стрекотал трактор. Изредка пробегали машины. Школьников на цыпочках вернулся в дом и, убедившись, что Соня легла, достал из серванта синюю фарфоровую чашечку. Там хранилось много безделушек. А на самом донышке золотая сережка в форме полумесяца с четырехгранным зеленым камнем. «СГ» — прочел он мелкие буковки на дужке. Да, этого не забыть…

14 ноября 1942 года связная партизанского отряда «Мститель» Соня Говорко пришла из районного центра, где постоянно жила, посещая лагерь лишь в определенные дни. Она шутила с бородатыми партизанами, а сама все время косилась на командирскую землянку.

— Нельзя пока к товарищу Школьникову, — басил молодой партизан, бывший милиционер, которого за большой рост и раннюю солидность называли «дядей Борей». — Командир беседует с новым товарищем.

А Соне хотелось скорее заглянуть в веселые глаза Васи, увидеть, как он смешно пощипывает свою мягкую русую бородку. Это желание появилось давно, еще в тот день, когда ее принимали в комсомол. Вася, в то время первый секретарь райкома комсомола, вел заседание бюро.

Школьников беседовал с рядовым Советской Армии Лукой Онищенко. Того, оборванного, голодного, задержали прошедшей ночью недалеко от партизанской базы. Онищенко — молодой, мускулистый мужчина с костистым, заросшим лицом, рассказывал свою историю. С воинской частью он попал в окружение. Часть разбили. Лука долгое время скрывался в лесах, пробираясь на восток, чтобы снова встать в строй, снова бить врага. Он не хотел оставаться в отряде.

Школьников убеждал:

— Фронт далеко. Один ты вряд ли доберешься благополучно. Пока надо сражаться здесь. А будет реальная возможность, тогда и решим насчет перехода линии фронта. Птицам крылья, а человеку разум всегда нужен.