— Андрейка!.. Ты!

На углу переулка в темноте и одиночестве стояла Мария. И сразу же она метнулась навстречу — еще не видя, но уже чувствуя в своих объятиях, всем существом ощущая любимого, родного человека.

— Мария! — укоризненно и нежно промолвил Иванов, привлекая жену к груди. — Зачем ты вышла? Что ты тут делаешь?..

— Я ждала тебя… Я вышла тебе навстречу…

И было это так понятно и просто: муж замешкался, жена не дождалась и вышла его встречать. В темноту, в ночь, в бой, в опасность — ибо сердце полно любви и заботы, а грудь леденит тревога. Ведь ее муж был там, по ту сторону линии боевого огня, а здесь, по эту сторону, был враг: она ждала на территории врага, высматривала его сквозь бой с той стороны. Любимый должен прогнать врага и прийти сюда к ней…

— Ты не зайдешь сейчас домой?

— Конечно! Иди, серденько! Вот только закончим восстание…

— Кровь есть?..

— Нет. Хорошо. Все хорошо.

Она сунула ему что–то в карман.

— Что это?..

— Два яйца. Ломоть хлеба. Ты же, верно, не ел?

— А это?

Во второй карман опустилась какая–то склянка.

— Это лекарство, что доктор прописал. Я сбегала в аптеку. Ты же, верно, ту бутылочку прикончил?

— Ах, кальций–хлорати! Спасибо…

Он крепко обнял жену, шепнул что–то на ухо — так тихо, что и сам не услышал, услышала только она, — и сразу оторвался.

— На Виноградную, хлопцы, — тихо подал он команду, — забирай правее!

На углу, где Левашевская одним концом круто сбегает вниз, Иванов остановился.

— Вот что, — сказал он, когда вокруг него сгрудилось полсотни бойцов, — цепи стоять здесь, дальше ни шагу: там уже их заставы перед штабом. А я… Если я не вернусь через полчаса, поднимайте бучу: палите из всех винтовок, кидайте гранаты, по цепи — приказ нашим пушкам: открыть огонь вокруг квартала штаба. Вокруг! — повторил с ударением Иванов, — Чтоб не попали в самый штаб, слышите? Там же томятся наши ревкомовцы. Но вокруг — густо и громко, чтоб жарко стало. Для паники.

— А ты?

— А я пойду в штаб… парламентером. С предложением от восставшего народа: сложить оружие, удовлетворить все наши и требования…

— Один пойдешь? А если тебя убьют на месте?..

— Не убьют! Парламентер ведь! Да и не осмелятся: я же говорю — через полчаса вы заставите их поверить, что отсюда направлен мощный удар: не полсотни, а полтысячи, тысяча штыков прорыва! И пушечки чтоб били вокруг — фейерверк, как на гулянье в царское тезоименитство. — Иванов тихо засмеялся.

— Вот тогда–то они тебя и пристрелят!

— Навряд ли!.. А впрочем… война… риск. Одному, во всяком случае, стоит рискнуть, если за ним… народ. Словом, некогда растабарывать. Я пошел! Двое пускай со мной: если надо будет что–нибудь передать, пошлю одного… потом другого. Данила, Харитон! Пойдете со мной?..

И сразу же за тяжелой чугунной оградой защелкали затворы винтовок.

— Стой! Кто идет? Стой на месте — не то будем стрелять!

— Стою на месте. Вызываю генерала Квецинского!..

2

На Пулковские высоты тоже спустилась черная осенняя ночь. Плотные всклокоченные тучи сплошной пеленой затянули небосвод — они были такие тяжелые, что казалось, лежали прямо на земле: густой туман, клубясь, тянулся с низин, с побережья и, словно дым от прикрытого влажными листьями костра, расстилался по размокшей от осенней непогоды болотистой земле. Не видно было огней Петрограда, не видно было ничего и впереди — там, где подразделения врага уже, очевидно, занимали позиции.

Войска Керенского взяли уже Гатчину, и генерал Краснов похвалялся раздавить восставшую столицу империи одним наскоком верных престолу, то бишь — свободе и революции, доблестных боевых частей, три года одерживавших победы ни фронтах войны.

Юрий Коцюбинский с отрядом семеновцев занимал левый фланг. Справа залег сводный отряд из солдат разных частей, которые раньше не принимали участия в восстании, а теперь заявили, что готовы пролить кровь за власть Советов. Слева — отряд рабочих завода «Новый Лесснер»: это были не красногвардейцы, получившие уже боевую закалку в дни восстания, а совсем не обученные военному делу рабочие, преимущественно подростки и пожилые, только что, несколько часов тому назад, призванные под ружье штабом обороны пролетарского Петрограда.

Смутно и тревожно было на сердце у Юрия. Впереди стояли хорошо вышколенные, к тому же разъяренные, натравленные контрреволюционными агитаторами боевые части, и количество их было неизвестно: вне всяких сомнений, целая армия. С малыми силами ни наглый, но трусоватый Керенский, ни тем паче опытный и осторожный генерал Краснов не решились бы двинуться на охваченный революционным подъемом Петроград. И против такого противника стояла горстка пускай горячих, окрыленных великой идеей, однако неопытных, случайных бойцов, а главное — разрозненных, распыленных, не сбитых еще в один боевой коллектив. Их объединяла воля к победе, но не сплачивала ни воинская дисциплина, ни даже единое военное командование: каждый отряд действовал сам по себе и приказы сверху получал противоречивые, с военной точки зрения подчас нелепые и невыполнимые.