— Это — в качестве… платы?

— Нет. В качестве обеспечения очень нужного нам дела.

Марина фыркнула.

— Чего ты смеешься, Марина? — спросил Ростислав.

Марина фыркнула снова:

— Трогательное единение большевиков, потрясателей основ, с золотопогонником, который должен стоять на страже этих самых основ.

— И вовсе не смешно! — сказала Лия. — Как вам известно, во главе семидесяти гвардейцев, которые вскоре будут повешены, тоже стоит… офицер. И этот офицер — большевик! Его тоже повесят!

Марина огрызнулась:

— На смерть за свои идеалы идут не только большевики!

— Да, это вовсе не смешно, — сказал и Ростислав. — А впрочем, — добавил он горько, — я уже давно разучился смеяться. Последний раз я смеялся… я смеялся… когда бежал с фронта на своем аэроплане. Но это был смех сквозь слезы. Скорее даже — слезы сквозь смех… — Он снова посмотрел Лии прямо в глаза. — Но я не могу принять ваше предложение.

— Почему? — вскрикнула Лия.

Ростислав не ответил.

— И простите меня, я пойду…

Он поклонился, повернулся и исчез за дверью.

8

Какую–то минуту в комнате было тихо. Марина стояла у стола и теребила бахрому скатерти.

Лия тоже стояла опустив голову, и руки ее тяжело висели вдоль бедер. Где–то в соседнем дворе кукарекали петухи, звякнул трамвай на Московской, с Днепра снова донесся гудок парохода. Но в комнате было тихо, лишь тикали часы на стене. Наконец Марина промолвила понуро, но уже не сердито:

— Вы говорили, что у вас есть еще какое–то дело ко мне?

Лия вздохнула:

— Да, да… Но потом, в другой раз, а впрочем… дела к вам у меня не будет. Простите, что побеспокоила. — Она посмотрела на Марину и добавила еще: — А Флегонту передайте, чтобы он больше не приходил ко мне.

— Нет, почему же, — сказала Марина и встряхнула своей стриженой шевелюрой, — это он должен решить сам.

— Прощайте, — сказала Лия и пошла к двери. — И не сердитесь, что я нечаянно села в кресло вашей покойной мамы.

Она вышла в переднюю, сама нашла выходную дверь и повернула защелку английского замка.

Но Марина вышла следом за нею и догнала ее на пороге. Она придержала Лию за руку и сказал тихо, чтобы не было слышно сквозь другую дверь в комнату, где был Ростислав:

— Товарищ Лия… не считайте, что ответ брата… окончательный. Это просто слишком неожиданно. И он еще не привык к… ну, к общественной, что ли, а не личной оценке всяких таких… вопросов. Я еще сама i поговорю с ним…

Лия живо повернулась к Марине:

— В самом деле, Марина?

— Я… попробую… И вообще все — ваш приход, все, что вы говорили, так неожиданно…

— Марина! — заволновалась Лия, но сразу же сдержала себя. — Хорошо! В другой раз. Вы разрешите еще как–нибудь к вам зайти? Когда?

Марина мгновение помолчала.

— Я передам… через Флегонта.

1

На суд Демьян собирался, как на праздник.

Еще не начинало светать, когда начальник тюрьмы подал в центральную галерею Косого капонира сигнал к подъему. Он получил приказ штаба: заключенных провести по городу еще до восхода солнца, пока на улицах нет людей, дабы не подать повода для антиправительственных демонстраций.

Однако арестанты еще задолго до назначенного часа были уже на ногах. В эту короткую, последнюю ночь мало кого из них одолел сон: ведь день предстоял необычный — суд! И приговор.

Приговор суда мог быть только один: за невыполнение приказа командования на фронте во время боевых действий, за отказ подняться в наступление согласно этому приказу — пеницитарный рескрипт военно–полевого суда предусматривал самую высшую меру наказания.

С победой Февральской революции смертная казнь была упразднена. Но в июльские дни главковерх Корнилов восстановил ее действие на фронте. Теперь Корнилов, свергнутый с поста верховного главнокомандующего, сам сидел в тюрьме, ожидая суда за мятеж против власти Временного правительства. Однако смертную казнь Временное правительство не отменило.

Демьян Нечипорук брился.

В течение этих трех месяцев заключения арестантам еженедельно стригли головы, но бриться им не разрешали: нельзя допустить бритву к горлу того, кого ждет казнь через повешение! И арестанты заросли бородищами. Исключение было сделано только для одного из арестованных, ибо он был офицер, — для прапорщика Дзевалтовского. Раз в неделю ему стригли под машинку и голову и усы с бородой.

Однако еще несколько дней назад арестанты обзавелись собственной бритвой — ее передал по настоятельной просьбе авиатехника Королевича его дружок, арсенальский слесарь Иван Брыль: вместе с прочей передачей — с газетами, хлебом и продуктами — он ухитрился подсунуть и бритву, хитро пристроив ее торчком в бутылке с молоком.