После заявления об этом товарища прокурора окружной суд постановил дело запасного фельдшера М. Иванова ввиду его безобразно-пьяного состояния отложить слушанием, а самого обвиняемого-пьяницу заключить под стражу. Присяжные заседатели и свидетели распущены.

Окунёв схватился за виски и зарыдал в голос. Слезы катились крупными градинами. Лицо пошло красными пятнами, с носа свесилась мутная капля. Ванзаров предложил воды, но его оборвали жестом. Профессор глубоко всхлипнул, охнул и отер слезы рукавом, словно артельщик.

— О боже, какая трагедия, — проговорил он. — Как это случилось?

— Именно это необходимо выяснить, — ответил Ванзаров. — Могу рассчитывать на вашу помощь?

— Помощь?.. Какая тут помощь… Чем теперь поможешь… Его нет… И все… Что же теперь делать-то?

— Вы были близкими друзьями?

— Да-да, вроде того…

Профессор перестал замечать гостя, о чем-то размышляя. Глаза его суетливо бегали, словно он попал в западню и старался найти выход из неразрешимой ситуации. Наконец, будто очнувшись, он спросил:

— «Нашли мертвым» — это что значит на вашем полицейском жаргоне?

— Тело обнаружил городовой при утреннем обходе, — ответил Ванзаров.

— Что же это получается: Иван замерз ночью?

— Не совсем так: господин Наливайный был, скорее всего, убит.

— Ванзаров, объясняйтесь яснее. Я не понимаю вашей белиберды «скорее всего»! Или забыли, что такое речь культурного человека?

— Если это так интересует, ради вас нарушу тайну следствия. Вашего друга напоили довольно необычным веществом. Очевидно, после этого он шел куда-то поздней ночью, ошибся дорогой, вышел на лед, упал и замерз. Как отпетый пьяница. Если ему не помогли и в этом.

— Какая трагедия… Но что же теперь делать?

— Что вас беспокоит?

— Беспокоит? — закричал Окунёв. — У меня погиб бесценный друг, а вы еще спрашиваете о беспокойстве!

— Спрошу о другом: господин Наливайный был у вас в гостях?

— Нет-нет, его не было, — быстро ответил профессор. — И меня не было.

— А где вы были?

— Пригласили на новогодний бал Бестужевских курсов почетным гостем.

— Бестужевские… Это поблизости, на Васильевском?

— Да, на 10-й линии. Меня видели сотни людей. Коллеги поднимали в мою честь тост. Я не возвращался ночью в маске, чтобы отравить Ивана.

— Я вас не подозреваю.

Профессор печально усмехнулся:

— О, я вижу вас насквозь! Вас уже интересует, есть ли у меня алиби. И это ваша благодарность за помощь?

Ванзаров заверил, что очень благодарен профессору.

— Могу ли задать непростой вопрос, Ирис Аристархович? — спросил он.

Профессор махнул рукой: мол, теперь уже все равно, делайте что хотите.

— Вы знали, что Иван Иванович был… не в полном смысле мужчиной?

— Уже и в это нос сунули, — сказал Окунёв презрительно. — Да, я знал его тайну. И что с того? Он нес свое бремя мужественно. Ему было нелегко. Он много страдал и мучился, искал утешения в религии, но нет религии, что утешила бы гермафродита. Понимаете это?! Что ему оставалось? Он мог бы покончить все разом, но выбрал жизнь. Каждый день он шел на невидимый подвиг. И каждый день побеждал. Это заслуживает уважения.

— Господин Наливайный где-то служил?

— Это было свыше его сил. Да и кто бы принял… такого.

— Чем же он добывал средства к существованию?

— «Существованию»! — передразнил Окунёв. — Это вы точно сказали, господин полицейский. По-иному его жизнь не назвать… Иван в деньгах не нуждался.

— Богатые родители?

— Да поймите, Ванзаров, что приличные люди не спрашивают даже своих близких друзей, откуда у них деньги! Это неприлично!

— Давно с ним знакомы?

— Не меньше, чем с вами…

— Тоже был студентом нашего университета?

— Нет, он не учился… Кажется, сам получал образование.

— Вы видели у него на груди пентакль?

— Что-что? Изъясняйтесь яснее.

Ванзаров пояснил наглядно. И получил еще одну презрительную усмешку:

— Уж не думаете ли вы, что мы раздевались друг перед другом? За кого вы меня принимаете?! Вы лезете грязными лапами в душу человека, у которого погиб близкий человек!.. Позвольте, а как вы вообще узнали, что мы с Иваном… знакомы?