Премьера была, как и намечено год назад, именно в это число. Американская точность и такая деловитость связаны с конкретным фактором: деньги. Лишний день— лишняя плата всем работникам. А так как заработная плата в США велика, то лишние деньги тратить никто не желает. Это у нас: наметили выпуск спектакля на январь, выпускают в мае, а то и в декабре — какая разница, «деньги не мои», «государство не обеднеет»! Поразительная расточительность и даже, я бы сказал, бессовестность. В Америке каждый американец знает: если государству хорошо, то и ему будет хорошо. В Сан — Франциско в засушливое лето стало худо с пресной водой. По радио и телевидению объявили: пожалуйста, экономьте воду. И буквально вскоре же дали отбой: пожалуйста, расходуйте больше воды, все резервуары переполнены. А у вас везде плакаты: «Экономьте электроэнергию». Черта с два! Разве что на предприятиях. Я дома все время говорю: тушите свет, если не надо, закрывайте кран, чтобы вода не текла сутками. На меня смотрят как на чокнутого.

И телефонные автоматы выворачивают, и вдребезги разбивают прекрасные укрытия на стоянках автобусов, и не щадят аппараты с газированной водой. И строения стоят недоделанными, и станки ржавеют во дворах заводов, и сельскохозяйственные машины уродуют с первого дня… Только наша поистине бескрайняя и богатейшая страна может выдерживать все эти безобразия. Но ведь когда-нибудь может и надорваться. В своем-то доме он, гад, в прихожей в тапочки переобувается, чтоб пол не испортить, а на производстве, а на улице? Как он не поймет, что это тоже его дом!..

— Виктор Сергеевич, девятнадцатого у вас лекция.

— В котором часу?

— В одиннадцать.

— Так я к этому времени прилечу обратно. Устройте, пожалуйста…

И мои дорогие хозяева подарили мне эту радость. 18–го после лекции, которую я сократил на пять минут, обещая следующую увеличить на столько же, так как надо было успеть на аэродром, я один, без переводчика, покатил в Миннеаполис.

На окраине Лоренса крохотный домик. Так, вроде будки сторожа. Это аэровокзал: Содержит его, видимо, какой-то мелкий хозяин. У него два — три самолетика, бензоколонка, летное поле, все, что надо. Вроде как раньше — держит извоз.

Билеты куплены. Входим на летное поле. Смех: небольшая лужайка и взлетная полоска. Крохотный самолетик стоит на травке. Рядом пилот, болтает, видимо, со своим приятелем, и еще один пассажир. Мой спутник объясняет пилоту, что вот, мол, господин не знает английского языка, летит в Канзас — Сити, чтобы там пересесть на Миннеаполис.

Упаковываемся. Приятель пилота садится рядом с другом.

Видимо, там, в полете, они доболтают то, что не успели договорить. Мы с господином сзади. Оставшиеся два места свободны. Пропеллер завертелся, самолет, подпрыгивая, побежал по лужайке. перебежал на асфальтированную дорожку и тут же взлетел. Через двадцать минут я в Канзас — Сити. А ведь на автомобиле я ехал бы часа полтора. В Канзас — Сити аэродром большой, построенный тремя огромными загогулинами. Мне объяснили, в какую я должен идти, когда прилечу, но я стою и ничего не понимаю — где лево, где право, будто я в лабиринте. Тогда господин, который летел вместе со мной, любезно объяснил мне (всё на пальцах — и он, и я: международный язык, которым я владею свободно), куда мне направляться, и даже проводил до нужного отсека, где я уж все понял сам.

Вы знаете, в путешествии «без языка» есть своя прелесть. Во- первых, много отдыхаешь. Пока говорят другие, ты ничего не понимаешь и, следовательно, отдыхаешь. А во — вторых, с тобой все любезны и предупредительны. Да, да, даже дома, в своей собственной стране. Я недавно сорвал себе голос, врач с трого — настрого велел молчать. Так когда я, допустим, в магазине что-то покупал и объяснял продавщице на тех же самых пальцах, стоявшие в очереди с безукоризненной любезностью помогали мне и говорили продавщице: «Отпустите ему, отпустите, он немой!» Ах, если бы то же относилось и к здоровым!

Я пересел на «Боинг-727» и через один час пять минут очутился в Миннеаполисе. Любезность Джерри Майколсона распространялась и сюда. Меня встретил представитель местного Миннесотского университета и повез прямо в ту гостиницу, где жили Эфрос и художник Левенталь, оформивший спектакль. Эфрос стоял в коридоре и с криком: «Наконец-то!» — бросился ко мне. Мы обнялись. Ах как хорошо где-то за тридевять земель встретить родную душу! Все, о чем мы с ним шутя говорили давным- давно в Москве, сбылось. Эфрос знал меня: знал, что раз я в Америке, на его премьеру прилечу.

Анатолий Васильевич убежал в театр, а я (у меня было несколько свободных часов) помчался осматривать город. Бродил- бродил и ничего примечательного не увидел. Типичный американский город порядочных размеров с центром из прекрасных небоскребов и грязными улочками из двухэтажных домиков по краям. Да еще был ветер, и он лихо гонял пыль и мусор по этим улочкам, и мне казалось, что я смотрю какой-то американский фильм и вот сейчас на одной из этих пустынных улиц произойдет что-то детективное.

Набродившись всласть, я прыгнул в такси, показал шоферу карточку отеля и поехал. Слова опять были не нужны. А через час я был уже в театре.

Нет, Миннеаполис город порядочный хотя бы потому, что он имеет такой театр. Тысяча четыреста мест. Кресла обиты самыми разноцветными тканями типа наших старых деревенских плетеных дорожек. Каждое кресло имеет свою раскраску. Спускаются все они крутым амфитеатром, отчего, когда смотришь сверху, похоже, будто под тобой огромная чаша, в которую насыпали кругленькие разноцветные конфетки — драже.