Майор открыл папку и вынул из нее лист бумаги с картинкой, похожей на фотографию луны в телескоп.

–  Что это?

–  Спутниковая съемка. Тренировочный лагерь суфийского диверсионно-штурмового батальона вращающихся смертников под Кандагаром. Вот в этом кружке - видишь, пипочка в центре?
– палатка Исы и Мусы Джулаевых. Снимок сделан в момент, когда Иса говорит по спутниковому телефону с передвижным заводом по производству рицина в Панкисском ущелье. Понял, нет?

–  Понял.

–  Видишь в углу снимка цифры? Четырнадцать тридцать пять, шестое августа. Это чтоб сомнений не было. У нас и разговор записан, будь уверен.

–  Круто, - сказал Степа.

–  И ты таким людям платишь, Степан Аркадьевич. Как же так?

Степа виновато развел руками.

–  Я не знал, - сказал он.
– Откуда мне было знать, что они эти… вращающиеся финансовые террористы.

Лебедкин опять засмеялся, и Степе снова стало не по себе.

–  Нет, Степан Аркадьевич, - сказал Лебедкин.
– Финансовые террористы не они. Финансовый террорист у нас ты.

–  Это как?

–  А так. Подумай.

Степа начал думать. Ясность в уме наступила довольно быстро.

–  Aгa, - сказал он.
– Ага… Кажется, понимаю. Я ведь правильно понял?

–  Правильно, - кивнул Лебедкин.

–  И как теперь, если да?

Лебедкин поглядел на майора связи.

–  Ну как на такого парня злиться. Правильно сказал русский классик, «быть можно дельным человеком, ни разу срока не мотав».

–  Там не так, - сказал майор связи.
– Там кончается «ни разу зону не топтав».

Возникла пауза. Степа заметил, что у него почти полностью восстановился слух. Он слышал доносящийся с улицы шум машин. Детский голос прокричал «Дура! Не хочу!». Где-то далеко-далеко гудел самолет.

–  Ну что, простим на первый раз?
– спросил наконец Лебедкин.

Майор почесал голову.

–  Простим, - сказал он.
– Если перестанет терроризмом заниматься.

–  Слышал, Степан Аркадьевич?
– строго глянул на Степу Лебедкин.
– Чтоб больше никакого терроризма у нас не было. Я не шучу.

–  Понимаю, - скромно сказал Степа.
– Постараюсь. Научите жить по-новому.

–  Встречаться будем раз в месяц, - сказал Лебедкин.
– Как говорил государь Александр Павлович, при мне все будет как при бабушке. А как при бабушке было, я видел в дырочку, хе-хе-хе-хе… Так что расслабься, Степан Аркадьевич, расслабься. Business as usual. Я, как тебя увидел, сразу понял, что ты к этим говнюкам никакого отношения не имеешь. Так что, если проблемы будут, с законом или наоборот, звони. Вот мой мобильный.

Лебедкин уронил на стол маленькую карточку.

–  Вроде все у нас?
– спросил он дружелюбно. Степа кивнул.

Лебедкин взял папку, из которой перед этим вынырнула спутниковая фотография, и вынул из нее другой лист.

–  Тогда подпиши, - сказал он, кладя его перед Степой.
– Чтобы я в арбитраж мог пойти в случае чего, хе-хе-хе-хе…

Степа поглядел на стол. Перед ним лежал гербовый бланк с коротким печатным текстом:

Степа хотел было спросить, каким образом у Лебедкина оказался с собой лист с его впечатанным именем, если он действительно не приглашал его на встречу. Но он не задал вопроса. Отчасти потому, что не хотел лишний раз услышать странный смех капитана. А отчасти потому, что такой поступок вошел бы в противоречие с духом меморандума о намерениях, показывая, что он чего-то до сих пор не понял. А ясно было все. Он вздохнул, поглядел на стойку, где так и стояла лаковая лодка (отчего-то показавшаяся похожей на чеченскую погребальную ладью), и вынул из кармана перьевой «Mont-blanc».

Бойня в «Якитории» наполнила Степину душу ужасом и омерзением, которые любой нормальный человек испытывает от близости насильственной смерти. Несмотря на это, он вынырнул из кровавой купели полный сил и оптимизма. Причина была простой: смена крыши произошла третьего апреля, то есть третьего числа четвертого месяца. Яснее число «34», наверно, не могло себя явить, разве что воплотиться в мессии с тремя ногами и четырьмя руками. Поэтому добравшийся наконец до него парадигматический сдвиг вызвал в Степе то же восторженное чувство, которое поэт Маяковский в свое время выразил в словах: «Сомнений не было - моя революция!».

Новое пришло к Степе с большим опозданием. Постоянная близость Исы и Мусы мешала поверить в реальность происходящих в стране перемен. Теперь, когда главную занозу вынули из мозга, горизонт показался безоблачно-чистым. Но сомнение все равно мелькнуло на дне души: Степа помнил, что за границей при написании даты сначала ставят месяц, а потом уже число, и тогда выходило, что жизнь по новым порядкам сулит ему самое настоящее «43». Но с этой мыслью жить было нельзя, и Степа не хотел даже начинать ее думать.