А на следующий день в газетах появились наши фотографии.

Мы вернулись в отель, где нас ждал ленч. Звучали тосты, мы пили шампанское и говорили друг другу: «Поздравляем с днем рождения», что приводило в смущение официантов. Затем Сидней спросил: «Могу ли я первым сообщить новость в 6 часов вечера по каналу «Гранада»?» Будучи кинопродюсером, Сидней владел еще и телеканалом. «Вы к тому времени уже почти доберетесь до Жуазели», — настаивал он. «Ну конечно», — согласились мы. И это стало нашей ошибкой.

Вместе с Марианной и Гёраном мы уже приехали в наш дом, когда французская пресса из специального выпуска канала «Гранада» узнала о сенсации. Репортеры мгновенно вскочили в свои машины. Тотчас покой и тишина дома в Жуазели улетучились, и воцарился настоящий ад. Французские фотографы и журналисты ничем не отличались от итальянских: они так же карабкались на ограду, проникали через кусты, пытались открыть двери, в то время как вокруг, подобно фейерверку, мелькали вспышки их блицев. «Нет, — протестовали мы. — Мы не хотим, чтобы нас снимали глубокой ночью. Мы будем позировать вам завтра». Но это их не остановило. Вторжение продолжалось. Марианна находилась уже в своей спальне, когда внезапно открылись ставни и кто-то всунулся в окно со своей камерой.

Ларс позвонил в полицию. Оттуда приехали машины с крутящимися сигнальными лампами на крышах Осаждающие тут же исчезли. «Почему бы вам не сфотографироваться? — спросили полицейские. — Мы бы тогда спокойно пошли спать». Но тут уж мы заупрямились: «Позвольте нам решать, когда нас можно снимать». Это была настоящая осада, но мы не сдавались Полицейские оставались у нас до четырех часов утра пили с нами шампанское, празднуя нашу свадьбу. На следующий день фотографии были сделаны, и все были счастливы. Все, кроме Роберто.

С Роберто началась настоящая беда. Он затеял судебный процесс об опеке над детьми и не гнушался никакими средствами. Я была протестанткой, у меня не было близких родственников: бабушек, тетушек, дядюшек, и я была замужем за шведом. Отсюда вытекал вывод: кто я такая, чтобы воспитывать детей? Он делал ставку именно на это. Он воспользовался и тем, что мое имя не было указано в свидетельстве о рождении Робертино. Как же я могла противиться опеке над его детьми? Кроме того, еще неизвестно, узаконен ли мой новый брак, или я пребывала в грехе двоемужества. Каждый раз, приезжая в Италию, я сомневалась, не попытается ли Роберто засадить меня в тюрьму.

Однажды он привел в суд мать и сестру Марчеллу, которых я искренне и нежно любила. Так же как и они меня. Они должны были подписать заявление о том, что останутся жить в доме Роберто в Риме, чтобы присматривать за детьми. Сколько раз после этого его мать, плача, говорила мне: «Ингрид, ни я, ни Марчелла не хотели подписывать эти бумаги». «Да, я знаю, каков Роберто, — отвечала я. — Он заставляет делать людей то, что он хочет. Это самый страшный упрямец из всех, кого я когда либо встречала. Но когда он добивается своего, то сразу же становится самым милым созданием на свете».

В конце января 1959 года в полупустом зале парижского суда Ингрид была разрешена временная опека над тремя детьми. Судья объявил, что дети должны посещать итальянскую школу в Париже и что мистеру Росселлини дано право навещать детей во время уикендов.

Роберто пытался опротестовать решение французского суда, мотивируя это отсутствием юридических прав.

— Я итальянский гражданин, — говорил он. — Так же как и трое моих детей. И я считаю, что решение итальянского суда в отношении опеки над детьми более законно, чем любые постановления, сделанные во Франции.

Началась, как и предполагала Ингрид, открытая вражда. Теперь ей предстояла борьба в итальянском суде.

Лиана Ферри сказала ей в те дни:

— Ты же актриса. Пойди к итальянскому судье, поплачь — и получишь своих детей. Я знаю итальянцев.

— Я актриса только на сцене, — ответила Ингрид. — В жизни я не могу играть.

В таких важных вопросах она не могла обманывать.

После огромного успеха «Анастасии», «Нескромного» и «Таверны шести счастливчиков» Ингрид вернула себе репутацию одной из самых крупных кинозвезд последнего десятилетия и в изобилии получала предложения сниматься. Как правило, она выбирала те, которые поступали от искренне любимых ею компаний. А студию «ХХ Сенчури Фокс» Ингрид любила потому, что во главе ее стоял Спирос Скурас.

Во время первой встречи со Спирюсом он показался мне совершенно очаровательным. «Я ваш греческий дядюшка», — говорил он. Да, акцент у него был греческий, и очень сильный.

В Лондоне я присутствовала на большом ленче вместе со Спиросом и представителями «Фокса», которые съехались со всей Европы. Я была среди них единственной женщиной. Они были в курсе, что, прежде чем подписать с ними контракт, мне пришлось впервые в жизни порвать другое соглашение, о гастролях по Южной Америке с «Жанной на костре». За столом все обсуждали, как мне повезло, что удалось порвать тот контракт.