Они звонят снова, произнося на этот раз очень быстро:

— Послушайте, у нас очень смешное письмо для вас...

— Мне оно не нужно. — Бам! Трубка брошена опять.

Они звонят в третий раз.

— Это от Ингрид Бергман, адресовано... — Бам! Роберто снова нажимает на рычаг.

Потребовалась определенная настойчивость от секретарши, которая позвонила в четвертый раз. Тогда Роберто понимает, что ему придется выслушать ее, чтобы от него отстали.

— Господин Росселлини... письмо...

— Повторяю, мне оно не нужно. Выбросьте его. И прекратите мне названивать. — Бам!

Если бы они тогда сдались, я очень сомневаюсь, что когда-нибудь мне пришлось бы встретиться с господином Росселлини. Но они передали письмо ему прямо в руки, и Роберто, ни слова не понимавший по-английски, вынужден был взглянуть на него. Может быть, на него произвели впечатление американские марки и почтовый штемпель Голливуда, так как он позвал Лиану Ферри, которая в ту пору делала для него много переводов, и спросил:

— О чем здесь?

Когда Лиана закончила переводить, у Роберто все еще было совершенно отсутствующее выражение лица.

— Ну что? — спросила Лиана.

— А кто эта Ингрид Бергман?

Дело в том, что — думаю, вам нужно знать об этом, — будучи одним из известнейших итальянских режиссеров, Роберто имел несколько странную привычку: он совершенно не признавал актеров. Фильмы ему в общем тоже безразличны, и кинотеатры он посещал в редких случаях. Поэтому Лиана начала объяснять, кто я такая. Нет, он никогда не видел меня, никогда не слышал обо мне.

Тем не менее Лиана продолжала:

— Она стала знаменитой после «Интермеццо». Там еще был Лесли Хоуард, английский актер...

— А!.. — Роберто воспроизвел один из тех замечательных итальянских жестов, который выглядел так, будто он собирается обнять Колизей. — Подожди минуту... не с Лесли Хоуардом. То, что я видел... шведский вариант... да, как раз перед концом войны. Я отправился в небольшой городок на Север... там началась бомбежка. Никто не знал, кто это: американцы или немцы или те и другие; хорошего мало, когда везде рвутся бомбы. Я вбежал в ближайшее укрытие. Это был кинотеатр. Что может быть лучше, чем потерять жизнь, сидя с комфортом в кресле кинозала? Шел как раз этот фильм. Да... «Интермеццо»... Я просмотрел его три раза — не потому, что мне так понравилась девушка в фильме, а потому, что бомбили очень долго. Так это была она? Блондинка?

— Да, — терпеливо отвечала Лиана. — Это была она, блондинка. Пошли-ка ей лучше телеграмму.

Телеграмма пришла 8 мая 1948 года в Бенедикт-Каньон-Драйв, 1220, Беверли-Хиллз. В дом доктора Петера Линдстрома и мисс Бергман.

«Счастлив был получить Ваше письмо, которое — так случилось — прибыло в день моего рождения и явилось самым дорогим подарком. Хочу Вас уверить, что мечтаю сделать с Вами фильм. С этого момента буду делать для этого все возможное. Я напишу Вам длинное письмо, где изложу свои мысли.

Примите мое восхищение, мои самые лучшие пожелания. Роберто Росселлини.

Отель «Эксцельсиор», Рим».

Ингрид была взволнована, Петер отнесся ко всему этому безучастно, а Роберто обошел нескольких банкиров в Риме, чтобы достать деньги на создание грандиозного фильма, который он собирался снимать со всемирно известной кинозвездой, имеющей самый большой кассовый успех.

Вскоре пришло его письмо.

«Дорогая госпожа Бергман.

Я не писал Вам довольно долго, потому что хотел знать наверняка, что могу Вам предложить. Прежде всего я должен сказать, что у меня существует свой собственный стиль в работе. Я не пишу заранее сценарий, который — я так думаю — сужает, ограничивает возможности. Безусловно, когда я начинаю, у меня есть достаточно четкие идеи, различные диалоги, которые я, по мере того как ввожу их в действие, отбираю и улучшаю.

Сказав так много, я хочу, чтобы Вы знали, в каком неописуемом волнении я нахожусь, когда теперь появилась возможность работать с Вами.

Приблизительно в конце февраля прошлого года я ехал на машине вдоль Сабины (место к северу от Рима) . Около источника на Фарфе мое внимание привлекла необычная сцена. В поле, окруженном вьюокой колючей проволокой, сбились в кучу, как дикие козы в загоне, несколько женщин. Я подъехал ближе и понял, что это были иностранки — из Югославии, Польши, Румынии, Греции, Германии, Латвии, Литвы, Венгрии. Война согнала их с родных мест, они объехали пол-Европы, познав ужас концентрационных лагерей, принудительных работ и ночных грабежей. Они были жертвами солдатни двадцати различных национальностей. Сейчас, охраняемые полицией, они находились в лагере, ожидая возвращения домой. Солдат приказал мне отойти. С этими несчастными нельзя было разговаривать. С другого конца поля, стоя в совершеннейшем одиночестве за колючей проволокой, на меня смотрела светловолосая миловидная женщина, одетая в черное.

Стараясь не привлекать внимания, я подъехал ближе. Она знала только несколько итальянских слов К ее щекам приливала краска. Она была из Латвии В ее чистых глазах можно было прочитать немое от чаяние. Я протянул руку через проволоку, и она схватила ее, как утопающий — проплывающую мимо доску Солдат, выкрикивая угрозы, подошел ближе. Я вернулся в машину.

Воспоминание об этой женщине преследовало меня. Я добился разрешения у властей посетить этот лагерь вновь. Но ее уже там не было. Женщины сказали, что она убежала с солдатом. Они должны были пожениться, и тогда она могла бы остаться в Италии. Он был с островов Липари.