«А ты крокодилов любишь?»)

— Майя, — говорю, — у меня есть знакомый режиссер, Стенли Кубрик, слышала, может? Хочешь, скажу ему, чтобы он снял тебя в кино?

— Спасибо, — отвечает она, постукивая на машинке. — Меня уже приглашали, но я отказалась. Связываться неохота.

— А в гарем ко мне хочешь? — спрашиваю.

— С удовольствием, — оживляется она, — только не секретаршей.

Такой обычный, грубоватый немного, но невинный

ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ФЛИРТ.

«Майя, — говорю, а на улице осень, конец сентября, теплое, ласковое время, а мы стоим в коридоре, стоим и смотрим в окно, — хочешь, поедем в горы, в Куртатинское ущелье? Я покажу тебе дом, в котором жил мой дед, прадед и прапрапрадед, покажу нашу крепостную башню»…

«С удовольствием, — улыбается она и спрашивает, улыбаясь: — Когда?»

«В субботу, — предлагаю. — Тебя устраивает?»

«Суббота завтра», — сообщает она.

«Правда? — удивляюсь. — Я и не заметил, как неделя прошла».

«А где мы встретимся? — спрашивает она, продолжая игру. — Во сколько?»

«На автобусной станции, — отвечаю, — в девять».

«Ах, дотерплю ли я до завтра?! — всплескивает она руками. — Доживу ли?»

Майя пришла к нам в августе, а до этого секретаршей у директора была Венера, и с ней я держался подчеркнуто-официально, потому, наверное, что всегда робел перед красивыми женщинами, считая их существами иного, высшего порядка, и она отвечала тем же, но не в смысле робости, встречала меня холодно и неприязненно, словно подвоха ждала, что-то опасное во мне чувствовала, и это давило, сковывало меня еще больше, и, увидев на ее месте д р у г у ю, я будто тяжкий груз с себя сбросил и налегке разбежался, разлетелся на радостях, представился:

«Алан. Готов любить вас и жаловать».

Она улыбнулась в ответ:

«Я подумаю о вашем предложении»…

Проснувшись в субботу, я лежу и размышляю, вспоминая вчерашнее, пытаюсь понять, всерьез мы говорили или шутя, я думаю об этом, умываясь, и думаю за завтраком — конечно, шутя! — и, когда часовая стрелка вплотную подбирается к девяти, понимаю вдруг, догадываюсь о причине своего томления:

МНЕ ХОЧЕТСЯ ВИДЕТЬ МАЙЮ.

Снаряжаюсь наскоро, выскакиваю из дома, ловлю какого-то частника, промышляющего извозом, и, удивляясь резвости своей и предчувствуя, что тороплюсь впустую, решаю по дороге, словно оправдываясь: если ее не будет, поеду один, да, убеждаю себя, в горы, в родное ущелье, о котором помню всегда, но куда все никак не могу собраться, все времени не хватает, с в о б о д н о г о времени. Подъезжаем к воротам автостанции, а я еще из машины всматриваюсь в толпу и, захлопнув за собой дверцу, вхожу на территорию, в толчею людскую и автомобильную, прохаживаюсь, озираясь, но Майи нет, как нет, и не было, конечно, и, удрученный, я поворачиваю назад, к воротам, возвращаюсь — значит, ты не поедешь один? — и слышу вдруг за спиной знакомый голос:

«Вы опоздали на двадцать минут, кавалер».

«Прости ради бога! — каюсь. — Спасибо, что не ушла».

«На здоровье, — улыбается она, — но ждать я не привыкла».

«Ладно, — тороплю ее, — идем за билетами».

Покупаем билеты, усаживаемся, автобус трогается, и город вскоре остается позади, и, продолжая каяться, я жалуюсь ворчливо:

«Но и ты виновата в моем опоздании. Пойми попробуй, когда ты всерьез говоришь, а когда трепешься».

(То же самое сказал недавно З. В. обо мне самом.)

«А вот этому тебе придется научиться», — отвечает Майя, и в голосе ее слышится приглушенная такая, вкрадчивая властность.

Дорога идет по равнине, мы проезжаем одно село, другое, Гизель и Дзуарикау, потом начинается длинный, затяжной подъем, холмы предгорий, и начинается ущелье, крутые склоны, а на них яркие, словно пламенем объятые осенние леса и, словно фон, намалеванный ребенком, ярко: голубое небо над склонами. Вскоре показываются первые строения, и вот уже я рассказываю Майе:

«Это дзуар, святилище. Сюда мог входить только жрец, дзуарылэг»…

Рассказываю, а люди, сидящие рядом, прислушиваются ревниво, следят, чтобы я не напутал, не переврал чего-нибудь.

«А это знаменитая Дзвгисская крепость. Ее никто никогда не сумел взять, даже монголы»…

«А может, им не очень-то и хотелось?» — улыбается Майя.

«Ну да, не хотелось!» — тотчас же вступает парень, сидящий за нами, а парень, сидящий впереди, добавляет: — «Их тут знаешь сколько полегло?!»

ИСТОРИЮ У НАС ЗНАЮТ ВСЕ.

А вот и село мое родовое, остатки строений, брошенных людьми. Жители его давно уже переселились на равнину, и все здесь пришло в запустение, обветшало, кровли обвалились, остались лишь полуразрушенные каменные стены, так гармонично вписывающиеся в окружающий ландшафт. Автобус останавливается, мы выходим и по узкой, едва заметной тропе идем вниз, к селу, к дому, в котором жили мои пращуры. Я был здесь в младенчестве, потом еще раз приезжал с отцом — как много воды утекло с тех пор, как обмелели реки! — но тропа эта не затерялась в памяти, и я иду уверенно,