Кай сладко потянулся, легонько хлопнул Больта по плечу:

– Что ты такой грустный, старик? Все скоро кончится. Отбомбимся – и в Америку! Через четыре года закончится эта проклятая война, и мы заживем как короли!

– Когда? – от ужаса Больт широко распахнул глаза. – Когда кончится?

Кай пожалел о своей болтливости.

– В мае сорок пятого, – глухо сказал он. – Япония падет в августе. Не спрашивай меня ни о чем! Ты сам все увидишь своими глазами. Мир станет значительно взрослее… ты поймешь, почему. Западную цивилизацию ждет что-то вроде Золотого века, и я, черт побери, хочу в нем пожить! Мне осточертело воевать ни за что, – добавил он, отвернувшись. – У меня такое ощущение, что я полжизни провел на чужих войнах. Я не хочу больше, мне все это надоело. Я хочу иметь семью, детей и все прочее. Возвращаться домой мне нельзя, да и ни к чему. Нечего мне там делать. Мой дом будет только здесь.

Больт ничего не ответил. Он стоял над обрывом, глядя вниз, во тьму, и во всей его фигуре Каю мерещилась какая-то чудовищная безысходность, словно жить ему оставалось считанные минуты. Кай не знал, что было причиной подавленности друга, но понимал, что спрашивать его об этом сейчас не стоит.

– Ты придешь на ужин? – спросил он, поворачиваясь, чтобы уходить.

– Не знаю, – буркнул гауптман.

– Сделай так, чтобы мне не пришлось искать тебя, когда надо будет вылетать.

Больт равнодушно махнул рукой. Кай побрел обратно к замку, раздумывая о превратностях судьбы. Леди Мария, избавившаяся – именно так, и никак иначе – от несчастного Лизмора и связанных с ним обязательств, домогалась его настолько явно, что Кай с трудом покинул ее будуар. Фактически она отдавалась ему, как говорили на флоте, «с разгона», но Кай умел владеть собой. Как бы ни хотелось ему исполнить желание очаровательной женщины, он имел и свои обязательства перед павшим товарищем. Строгое соблюдение кодекса чести оставалось для него последней нитью, связывающей его сегодняшнего с ним давшим, и ему очень не хотелось ее рвать. Гордое имя, честь и долг – аксиомы, намертво вбитые в него с младенчества, расстаться с ними он не смог бы даже на пороге вечности, прекрасно зная, что на свете существует немало вещей намного хуже смерти.

«Странное все-таки дело, – думал Кай, – за последние месяцы я испытал куда больше эмоций, чем за все эти одиннадцать лет. Валерия? Сперва, наверное, да. Пройдут годы, и я, возможно, сумею проанализировать те чувства, которые испытал, увидев, что судьба снова свела нас в одну упряжку. Но вот потом… потом, когда появилась надежда навсегда избавиться от своего страха, от всего этого дерьма, которое долго тянуло меня за ноги!.. Нет, к чертям, не надо об этом думать».

Он представил себе пальмы, прелестных мулаток и зеленый океан в краю вечно ласкового лета. Да, ради этого стоило пережить горечь этой случайной встречи, разочароваться во всех войнах и наконец понять, что даже самый яростный солдат имеет право на усталость.

За ужином все они молчали. Валерия, которой Кай не счел нужным сообщить о наличии «бомбы», была погружена в себя и не замечала вообще никого и ничего вокруг себя. Лок с Больтом выглядели одинаково печальными, отчего Кай стал подозревать, что между ними произошло нечто вроде объяснения. Кай сидел во главе стола, сам не зная, чего ради он туда забрался, и ощущал себя почетным гостем на пиршестве умалишенных. Если бы лет двенадцать назад ему рассказали, в какой веселой компании он окажется, Кай упал бы в обморок. Двуполый мутант, влюбленный в германского пилота, который является одновременно специалистом по истории католичества, леди Валерия, впадающая в ранний климактериальный психоз, и, наконец, он – кто? что?

– Так, – выдавил он, покончив с чаем, – гауптман Больт – подъем, готовность к взлету – три минуты. Остальные могут отбыть ко сну.

Валерия окатила его волной презрения и достала из кармана рубашки мятую сигарету. Кай отказался от удовольствия лицезреть ее постную физиономию и рывком встал. Вслед за ним поднялся Больт.

– Идем, – предложил Кай, шаря по карманам форменной куртки в поисках портсигара. – Нас ждут великие подвиги.

– Удивительное дело, – вдруг пробурчал Больт, – мы сегодня не пили…

– Ну и слава богу! – обрадовался Кай. – Вот прилетим, тогда и нажремся. А пока надо дело делать.

Подняв истребитель, Кай сориентировал его по курсу, переключил управление на автомат и откинулся на спинку кресла, наблюдая за своим приятелем. Больт, казалось, впал в какое-то оцепенение, его глаза остекленело застыли на правой секции обзорного экрана.

– Тебе не кажется, – неожиданно произнес он, – что леди Валерия самоустранилась от проведения нашей, э-э-э, акции?

Кай пошевелился в кресле, меняя позу.

– Она понимает, что уже не нужна. Да и вообще – я же говорил тебе, она постарела в одну ночь – тогда, когда погиб Кирби.

– Я никогда не подумал бы, что это так подействует на нее.

– Она стареет, Гюнтер. Рано, но уже стареет. Жизнь не удалась; намеченные в юности цели все так же далеки от нее, как и прежде, кому она нужна? Валерия – это как стрела, выпущенная из лука: пока она летит вперед, она жива, но стоит остановиться, и она неминуемо упадет, превратившись в простую палку с железным наконечником. Когда-то Лери надеялась, что, продав меня и всех остальных, она вплотную приблизится к своей мечте: будет принята двором как герой-разоблачитель, радеющий за дорогого императора. Все оказалось иначе. Она ничего не добилась, а в качестве приза – я подозреваю – получила скандал и позор. Это гримасы монархии, будь она проклята.