Он тогда возвращался домой, пересекая на поезде север Франции — за плечами оставалось горное путешествие, которому он с завидным постоянством предавался едва ли не каждое лето. Из багажа с ним был лишь средних размеров чемодан; вагон был переполнен сверх всякой меры, и ехали в нем преимущественно бесцеремонно снующие повсюду англичане. Они были ему глубоко несимпатичны, причем отнюдь не потому, что являлись его соотечественниками, а лишь по той причине, что вели себя слишком уж шумно и навязчиво, словно стирая своими развязными жестами и твидовыми костюмами всю прелесть приглушенных красок угасающего дня, которые приносили ему подлинное удовлетворение, позволяли раствориться в ощущении собственной незначительности и вообще забыть про свое существование. Эти англичане шумели, подобно духовому оркестру, изредка понуждая его смутно вспомнить про необходимость в более настойчивой и громкогласной форме заявить о себе. Однако, он по-прежнему сидел в углу своего купе, не решаясь настойчиво потребовать уважения своих прав и тех маленьких привилегий, которые для него самого, в сущности, представляли лишь незначительную ценность и заключались лишь в относительно спокойной поездке, возможности по собственному усмотрению открыть или закрыть окно — благо оно было рядом — и тому подобном.

Одним словом, в поезде он чувствовал себя довольно неуютно и всем сердцем желал, чтобы поездка как можно скорее завершилась, а сам он снова оказался в своем родном Сурбитоне, где жил вдвоем с незамужней сестрой.

Когда поезд сделал десятиминутную остановку на маленьком полустанке, он вышел на перрон, чтобы немного размять ноги, и тут же к своему явному неудовольствию увидел, как к вагонам устремилась очередная толпа туристов с Британских островов. В то же мгновение он почувствовал, что не в состоянии дальше продолжать путешествие. Даже его вялая душа восстала против подобной перспективы и в мозгу тут же вспыхнула идея провести ночь в этом маленьком городке, а путешествие продолжить на следующий день, выбрав для него медленный и спокойный поезд.

Станционный служитель уже прокричал «По вагонам!», но коридор его собственного вагона оказался забит настолько, что и шагу некуда было ступить. Одним словом, у него на раздумья и принятие решения оставались считанные секунды. И решение это созрело. Везин резко потянул вниз подвижную оконную раму и попросил сидевшего напротив него пожилого господина помочь ему выгрузить чемодан. На ломаном французском он объяснил ему, что намерен именно здесь прервать свою поездку. Француз, по словам самого Везина, стрельнул в его сторону полуосуждающим-полупредостерегающим взглядом, который ему не забыть до конца дней своих. Затем, когда Везин уже стоял на перроне и принимал от француза передаваемый через окно чемодан, тот негромко произнес ему почти на ухо длинную фразу, из которой наш герой ухватил лишь самую концовку: «А cause du sommeil et a cause des chats».

Отвечая на вопрос доктора Силянса, который со свойственной ему профессиональной цепкостью ухватился за этого француза как за важный для всего повествования персонаж, Везин признал, что данный господин с самого начала их поездки произвел на него самое благоприятное впечатление, хотя он сам толком не может понять, что послужило тому причиной. В течение четырех часов они сидели друг напротив друга в одном купе, и хотя за все это время своего слабого французского, — он подтвердил, что практически не сводил с незнакомца своего взгляда, и по серии мелких и совершенно неприметных признаков вежливости и внимания, — почувствовал со стороны того явную доброжелательность по отношению к собственной персоне. Оба мужчины явно симпатизировали друг другу и между ними не возникало никаких трений, точнее, их не возникло бы, вздумай они перейти от обоюдного молчаливого созерцания к непосредственному знакомству и беседе. Француз, похоже, и в самом деле оказывал некое безмолвное покровительство этому весьма непредставительному англичанину и без всяких слов или жестов дал понять, что желает ему всяческого добра и готов оказать любую посильную помощь.

— А эта фраза, которую он пробормотал, передавая вам чемодан, — вы не можете припомнить ее поточнее? — спросил Джон Силянс, изображая на лице ту самую доверительно-симпатизирующую улыбку, которая обычно растапливала корку ледяного недоверия пациентов.

— Видите ли, он проговорил ее так быстро, тихо, даже в какой-то запальчивости, — едва слышно ответил Везин, — что я толком почти ничего не разобрал. Уловил только несколько слов в самом конце фразы — он их произнес наиболее разборчиво, а голова его в тот момент почти вплотную приблизилась к моему лицу.

— A cause du sommeil et a cause des chals? — повторил доктор Силянс, словно обращаясь к самому себе.

— Да, именно так, — кивнул Везин, — что, насколько я понимаю, означает «из-за их спячки и из-за их кошек», верно?

— Я тоже так бы это перевел, — доктор посмотрел на него, явно не желая излишне прерывать монолог пациента.

— А остальную часть предложения — я хочу сказать, начальную его часть, — я так и не ухватил. Мне, правда, показалось, что он как будто предупреждал меня, чтобы я чего-то не делал, не останавливался в этом городе, или возможно, в какой-то конкретной части города. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.

После этого поезд, естественно, укатил дальше, оставив Везина стоять на платформе — одинокого и совсем несчастного.

Городок, в котором он оказался, был совсем небольшим и его строения как-то вразброд взбирались по почти отвесному склону холма, возвышавшемуся над долиной, которая простиралась позади станции; его вершину венчали две одинаковые башни, оставшиеся от почти полностью развалившегося собора. Со стороны станции они смотрелись довольно банально, даже как-то слишком уж по-современному, хотя определенное впечатление производил тот факт, что сразу за гребнем холма виднелись остатки средневековых строений. Едва достигнув его вершины и ступив на старую уличную мостовую, он сразу же почувствовал, что здесь не осталось и намека на какой-то модерн — всюду царила атмосфера прошлого века. Шум и грохот железнодорожного состава остался где-то в прошлой жизни.

Его стал постепенно окутывать дух этого молчаливого городка, удаленного от туристов, автомобильных дорог и мирно дремавшего под нежарким осенним небом. Везин с головой окунулся в его чарующую атмосферу, поначалу даже не осознав сам факт ее существования. Он тихо, чуть ли не на цыпочках ступал по извилистым узким улочкам, окруженным домами, фронтоны которых почти смыкались у него над головой, и наконец подошел к дверям единственной в городе гостиницы, точнее говоря — постоялого двора, всем своим поведением выражая застенчивую покорность, словно извиняясь за то, что осмелился потревожить безмятежную дрему его обитателей.