Если говорить о реакции российского общества в целом, то после этого «состязания митингов и путингов» публика заняла позицию, несколько отстраненную по отношению и к тем, и к этим. 20 % россиян давали ответ, что и на те, и на другие митинги «приходят за деньги». Что же касается мотивов, то чаще всего опрошенные приписывают участникам демонстраций на Болотной и на Сахарова следующий мотив: «Они недовольны происходящим в стране». А те, кто был на Поклонной, по мнению респондентов, «боятся перемен». При этом заметим, что россияне в массе своей узнают о событиях по трем большим федеральным телеканалам. Но эти каналы, как известно, совершенно не интерпретировали мотивы митингующих подобным образом, они давали совершенно другие интерпретации. Значит, мотивы протестантов были считаны просто с самой картинки на экранах. Значит, демонстранты сумели сказать стране то, что хотели.

События описываемого периода имели очень существенное пространственное измерение. Они не просто происходили в Москве – они разворачивались в топографических обстоятельствах, которые заданы планировкой Москвы, но также ее социальной историей, социальной экологией.

Обратим внимание, что движение протестантов не было никак связано с местожительством участников. Кто в каком районе Москвы живет, не было важно. Не было важно и то, кто где работает или учится и какие вообще есть в городе производства, учреждения и вузы, где они расположены. Иными словами, селитебная и производственно-экономическая структура города не были актуализированы в ходе митингов. То есть они не были ни известным из истории других стран восстанием бедных кварталов против богатых, ни возмущением окраин против центра, рабочих районов – против буржуазных. Не были эти митинги, наконец, и студенческим бунтом против истеблишмента. Но если брать отечественную историю, то было, наверное, известное сходство с печальной памяти демонстрациями 9 января 1905 года в Петербурге, с событиями в Новочеркасске – и были, конечно, опасения, что власть вновь не найдет иного ответа, кроме кровавого. Обилие людей в форме, кружение вертолетов над головой провоцировали именно такие ассоциации. Но если говорить о событиях в Москве, то ни баррикады 1905-го на Пресне, ни баррикады вокруг Белого дома в 1991-м или вокруг Моссовета в 1993-м не были прототипом для описываемых событий с точки зрения пространственной структуры. В какой-то мере пространственным прецедентом для них были массовые демонстрации в поддержку Ельцина – недаром именно их вспоминали ветераны демократического движения, подсчитывая, насколько нынешние митинги малочисленнее. Цель тех демонстраций была та же – показать волю народа Кремлю.

На триумфальной демонстрации в 1993 году несли гигантскую ленту-триколор. Она придавала структуру шествию. Это оказалось таким сильным воспоминанием, что и теперь основные отряды нынешнего массового движения точно так же вышли с лентами – одни с белой, другие с желто-черной.

Говоря о прецедентах, нельзя, конечно, не вспомнить и регулярные массовые «демонстрации трудящихся» в Москве 7 ноября и 1 мая. Сегодня, благодаря нараставшей от митинга к митингу активности левых с их пристрастием к красным флагам, благодаря попыткам организовать движение колоннами и стремлением самих колонн обозначать себя транспарантами («МГУ», «МВТУ», «Долгопрудный» и т. п.), митинги протеста внешне все больше напоминали советские массовые демонстрации. Конечно, еще ближе к советским прототипам были манифестации на Поклонной. Это естественно, поскольку и способы организации (по разнарядке от предприятий, с централизованной раздачей флагов и транспарантов), и, главное, цели – продемонстрировать лояльность высшей власти – были такими же, как в советские времена.

Акции протеста и ответные акции властей работали только с двумя функциями города: с городом как публичным пространством и как местом пребывания федеральных властей. В качестве публичных мест использовались прежде всего те, которые для этого прямо предназначены, то есть бульвары. Но по старой (еще советской) традиции в публичные пешеходные зоны были на время превращены улицы и площади, по которым проходили шествия и ралли. Казалось, что на время митингов Москва превращалась в сцену, на которой действуют только две силы – общество и власть. Общество было представлено манифестантами, власть – полицией (зримо), но и незримое присутствие духа Кремля тоже отчетливо ощущалось.

Очень существенно, что московская уличная сеть исторически складывалась как радиально-кольцевая. Радиусы – это направления, по которым страна управлялась из центра, это траектории для движения от центра и к нему. Кольца – это стены, укрепления, которые можно использовать как препятствия для радиального движения. Сейчас почти все они срыты и превращены в дороги, но в свое время Москва защищалась ими от внешнего врага, а совсем недавно – и от населения собственной страны. Когда было построено последнее внешнее кольцо – оно уже сразу строилось как окружная автодорога, – оно стало границей города, и режим прописки запрещал иногородним постоянно жить в ее пределах. За пределами кольца-границы селиться до поры было можно.

К сегодняшнему дню уцелело только одно кольцевое укрепление – кремлевская стена (фрагменты китайгородской стены не в счет). Слово «кремль» и значит «крепость». Эта крепость в самом центре столицы – а значит, и державы в целом – продолжает стоять. Белый дом, хоть и пережил обстрел и штурм, остается всего лишь домом. А Кремль – это не здание, синонимы этого слова – укрепление, тын, забор. И политическая борьба в России – это борьба за Кремль. Сегодня эта метафора наполнилась конкретным политическим смыслом: политические акции, которые мы наблюдаем на улицах и площадях города, в общем, имеют в виду продвижение протестующих в направлении к центру власти по радиальным улицам города. Лозунг «Возьмем Кремль!» или «Возьмем Кремль в кольцо!» звучал на митингах. Надо понимать, что для какой-то части протестующих лозунг имел прямой смысл: захват власти и изгнание из Кремля его обитателей. Ясно, что именно такого развития событий опасаются последние.

Но представляется, что большинство участников акций и сочувствующих им подобную цель перед собой не ставят или не ощущают ее как важную и главную. Для них важнее «открыть» Кремль, лишить его ореола сакральности, которым он окружен как место пребывания сакральной власти. Недаром в эти дни часто вспоминали, что до революции «через Кремль извозчики ездили».

Мы хотим подчеркнуть, что московские массовые выступления, начавшись как политические, по ходу развития, от акции к акции, все более приобретали также и социальное звучание. Москвичи, осознавшие себя как члены одного общества, как граждане одного города, все чаще начали предъявлять права на этот город. Тот факт, что Кремль не вполне принадлежит Москве, а принадлежит федеральной власти, что это территория не для горожан, а для властителей, что горожан туда пускают лишь как гостей и посетителей, вдруг стал важным.

Помимо Кремля есть в Москве и другое сакральное место – Красная площадь. Ее в свое время выбрали местом протеста те немногие, кто вышел в 1968 году протестовать против вторжения в Чехословакию. Именно там впоследствии не раз пытались провести различные акции и другие одиночки. Боязнь повторения этих акций вынудила власть более десяти лет круглосуточно держать на Красной площади дежурный наряд милиции в машине с включенным мотором.

По Красной площади проходили массовые демонстрации 1 мая и 7 ноября – и площадь была целью и кульминацией этих демонстраций. После прохода по площади демонстрантам из организованных колонн разрешалось расходиться. До поры никаких массовых мероприятий, помимо парадов и демонстраций, на Красной площади не допускалось: поддерживалась сакральность места и его торжественный амбианс. В последние годы, напротив, площадь стали активно использовать для массовых развлечений, проводятся на ней и демонстрации по образцу советских. Однако для демонстраций протеста, о которых идет речь, для демонстраций, которые власть сочла действительно опасными для себя, Красную площадь никто организаторам не предлагал. Да и они, насколько известно, на нее не посягали. Здесь можно видеть нечто вроде консенсуса: все понимали, что для власти допустить такое – это слишком.