Шрифт:
Некоторые замерзли, стоя на коленях, закрыв руками лица, а другие замерзли в положении, в котором упали, будучи убитыми на бегу. У каждой группы была своя история. Например, было место, где была уничтожена русская кавалерия, и там в одну кучу была свалена группа лошадей, убитых, будучи привязанными к деревьям.
Там была замерзшая группа из двадцати русских и нескольких финнов. Было понятно, что финны застали русских пулеметчиков врасплох, когда они еще только собирали пулеметы. Русские все еще держали детали пулеметов в руках и работали над сборкой, подняли головы и увидели приближающихся финнов».
Если Алридж был в ужасе, то Кокс, тоже пораженный, сумел написать более подробные отчеты о нереальной сцене, развернувшейся перед ним, опять же используя сравнение с восковыми фигурами.
«Разбитая колонна стояла на три четверти мили по дороге… Все еще цеплялся за руль штабной машины мертвый водитель, его лоб разбит пулей — он был первым из убитых, которые лежали повсюду. Как странно выглядели тела на дороге, на таком холоде, что если снять рукавицу, то рука замерзала за минуту. Холод заморозил их в том положении, в котором они упали. Он также слегка иссушил их тела и черты лиц, что привело к искусственному, восковому виду лиц.
Вся дорога казалась гигантской тщательно сделанной восковой диорамой сражения.
Там же лежали и убитые финны.
Финнов было легко отличить. У них у всех были белые маскхалаты поверх серой формы, а сапоги были из желтой, новой кожи. Товарищи прикрыли лица убитых тканью или еловой веткой. Я открыл лицо одного из солдат, великана в серой форме. У него было типичное финское крестьянское лицо, с резко очерченной челюстью. В его смерти он выглядел очень молодо — лет двадцати. Я уже достаточно насмотрелся на эту форму за три недели в Финляндии и понимал, что будет значить похоронка на этого солдата, когда она придет в какой-нибудь красный крестьянский домик в лесах на юге…»
Поэтому, по приказу Маннергейма, репортерам после этого было запрещено посещать места сражений до того, как все убитые финны были убраны. [5]
Действительно, слухи о быстро растущем количестве убитых финнов начали оказывать влияние на родственников. В их число входила, например, «семья» Анны-Лиисы Вейялайнен на острове Туппура в Выборгском заливе. «Когда первая похоронка дошла до нашей семьи 2 декабря, всем нашим пришлось собрать всю силу воли, чтоб не расплакаться. Молодой Маури опять предупредил нас, чтобы не говорить об убитых за ужином, так как молодой курсант — брат лейтенанта Аки — был убит в Ваммелсуу в первый день войны. Кажется, мы все немного переборщили с жизнерадостностью.
5
Майдане после назвал финскую цензуру «самой разрушительной, какую ему довелось видеть» и был особенно этим расстроен.
Аппетита ни у кого не было, и было больно смотреть на выражение лица Аки». К концу декабря тысячи финских семей испытали такие же ситуации, так как потери росли. Как написала Вейялайнен, «скоро похоронки начали приходить каждый день, но человек ко всему привыкает».
Затем наступило Рождество. Все финны и иностранцы, кто был в Финляндии, вспоминают его как счастливое, или же счастливое в тех обстоятельствах.
На Туппуре «мы старались отпраздновать Рождество как можно более по-домашнему», — вспоминала Анна-Лииса. Эмма Тейкари, ее соратница, приготовила рождественский ужин на всю «семью» на Туппуре. Все, и верующие, и неверующие — а в те дни почти все верили в Бога, — спели рождественский гимн.
«Мира на земле не было, но в то Рождество люди были близки друг другу и все желали друг другу добра».
В Хельсинки тоже было радостное настроение. Паника первых дней уже почти прошла. 23 декабря, в Сочельник, московское радио предупредило, что если «Финляндия не прекратит сопротивление к часу дня, то мы разбомбим Хельсинки и сровняем город с землей к утру Рождества».
Но большинство жителей столицы, ставших уже ветеранами войны, не поддалось на это. Ничто — даже угроза русских бомб — не могла остановить празднование Рождества. Возможно, это было не самое светлое Рождество, которое переживали шестьдесят с лишним тысяч жителей столицы, в особенности если вспомнить о затемнении, но поскольку несколькими неделями ранее они думали, что праздновать вообще не будут, сам факт празднования Рождества был крайне важен. В Сочельник агентство Юнайтед Пресс сообщило: «По Хейкинкату проехали сани с колокольчиками, это сильно всех воодушевило, тем более что город ожидает следующих налетов».
«Дух армии и народа чудесный, — написал Г. Толлет, житель Хельсинки, который работал на «Нью-Йорк таймс» в своем интервью этой газете. — Но было бы неплохо, если бы нам подбросили пушек и боеприпасов. Одолжите их нам, и мы сумеем за себя постоять. Американский народ может быть спокоен — все, что он даст нам в помощь, не будет выкинуто».
Для Эрика Мальма и его братьев по оружию в 10-м полку, которые уже три недели без перерыва обороняли линию Маннергейма, Рождество значило, что их в первый раз сменяли — и это было раем.
«В Рождество 1939 года бои ниш несколько дней. Затем нас сменил другой полк, и нам удалось отдохнуть. Мы отпраздновали Рождество и получили подарки из дома. Мы были в каких-то 500 метрах от линии фронта, но казалось, что мы в другом мире».