– Белая Трава, – заговорила девушка, подойдя к Баку. Она редко называла его Далёким Выстрелом. Ей по душе было имя, данное ему Ссадиной из-за заиндевевшей бороды. – Я знаю, что сейчас не время говорить об этом, когда мужчины заняты мыслями о войне. Но тебя не огорчат мои слова.

Бак положил на плечи девушке свои тяжёлые руки и улыбнулся.

– Разве я умею запрещать? Твой голос так нравится мне, что ты можешь говорить без умолку. – Он покрепче обнял её.

– Я хотела сказать тебе, что во мне теперь живёт твой сын.

В жаркий июльский полдень, когда на берегу Маленького Соснового Ручья кипела работа, топоры и пилы расправлялись с поваленными деревьями, устанавливались механизмы для изготовления кирпичей, сооружались брезентовые навесы для боеприпасов и сенокосилок, на горе внезапно появилось несколько индейцев с белым флагом. Через минуту показались ещё человек сорок с женщинами и детьми. Солдаты оставили работу и схватились за винтовки. Повисло напряжённое молчание. Звенели в траве насекомые, пели птицы.

Индейцы были при полном параде, лишь пять-шесть из них ехали в шляпах, один держал над собой зонтик, остальные облачились в пышные головные уборы. Почти все были обнажены до пояса, густо навесив на груди ожерелья из обработанных медвежьих клыков, ракушек и маленьких костяных колечек. Многих украшали правительственные медали, которые они получили на каких-то переговорах. На поясах болтались табачные кисеты, расшитые бисером, ножи, боевые топорики и мешочки с амулетами.

Им навстречу шагнул старый Бриджер в сопровождении своего друга Бэкворта и переводчика Джека Стида. Спохватились и военные, подняли приветственно руки.

– Это Шайены, – начал переводить Стид журчащую речь гостей, – Чёрный Конь, Две Луны, Красивый Медведь, Человек-Который-Стоит-Один-На-Земле, Тупой Нож, Прыгающий Заяц, Красная Рука… Они хотят знать о планах белого вождя. Они говорят, что Сю готовы к войне, что в округе полным-полно их лазутчиков.

– Спроси, не хотят ли они завербоваться к нам на службу? – велел Кэррингтон.

– Нет. Они говорят, что Сю слишком сильны, против них нельзя воевать.

Кэррингтон распорядился поднести дикарям подарки: поношенные вещи офицеров, сахар, кофе, табак и прочую мелочь. К полковнику подошла его жена, она не спускала с индейцев восторженных глаз.

– Есть в них что-то необъяснимо притягательное, – сказала она на ухо супругу, – хоть они и дикари, в них чувствуется благородство, впрочем, это не совсем подходящее слово.

Индейцы долго благодарили за подарки и пожимали стоящим перед ними солдатам руки. Спустя каких-нибудь пять минут после этого, они уехали.

Едва Шайены скрылись из виду, с противоположной стороны послышался приближающийся топот. Это оказался майор Хэймонд с тремя ротами, которых дожидался Кэррингтон. Медный голос горна прорезал воздух, и большой лагерь оживлённо загудел, заговорил, засмеялся.

Сквозь густую листву леса, покрывающего ближайший склон, за прибытием солдат зорко следили десятки глаз. Никто не видел разведчиков Лакотов, но Бриджер старчески смеялся и качал головой:

– Как раз сейчас они на нас смотрят и прикидывают в своих косматых головах, с какого бока лучше подкрасться. Эх, молокососы в шляпах, что вы понимаете в индейцах? Индейца видно только тогда, когда он хочет, чтобы его видели. Если он показывает себя, значит, замышляет что-то грязное.

Едва Шайены, нагруженные подарками, ушли из поля зрения Синих Курток, между деревьями показался отряд Лакотов человек из десяти и налетел на улыбающихся Шайенов. Поднимая пыль и насмешливо указывая друг другу на Чёрного Коня и его товарищей, Лакоты скакали вокруг них. Топот копыт и хлёсткий, как удар бича, презрительный смех эхом поднимались в горах.

– Красивый Медведь, почему женщины не отдадут тебе свои платья? Такой наряд тебе больше к лицу, чем орлиные перья!

– Ха! Тупой Нож растерял остатки совести и гордости в форте Ларами, когда подписывал договор с Бледнолицыми обманщиками. Теперь ему легко ходить по земле, где лежат его предки, так как стыд не жжёт ему сердце.

Лакоты заставляли плясать своих пони и осыпали новыми обидными словами своих недавних друзей. Иногда они приближались к вождям Шайенов и шлёпали их луками по спине и рукам. Удары были едва ощутимы, но перед лицом своих детей и жён вожди были опозорены. Воин мог гордиться шрамами от ран, нанесённых в бою, а символические побои в наказание за измену отнимали всю славу. Лакоты вели себя так, будто даже не желали опускаться до драки с Шайенами.

– Ха! Шайелы хотели получить дружбу белых людей, но получили только старую одежду! – Лакоты оборвали свои насмешки, издали устрашающий вопль и помчались прочь. Один из них на мгновение осадил пони и крикнул опустившим головы вождям: – Глупцы! Кости ваших детей и сестёр лежат на Песчаной Речке, но их кровь не научила вас, что Бледнолицые не умеют держать в руках трубку мира. Шайелы из гордого народа превратились в глупцов.

Шайены остались одни. Пыль медленными волнами опускалась вокруг них, и солнце полоскало в пыльных клубах своё жёлтое дыхание.