И пока Генка спал, Роберт Николаевич и Нил повели весьма просвещенный разговор о «шедевре», висевшем на стене. Художник не был оригинален. Он в десятитысячный раз повторил избитый мотив. Классические гуси-лебеди, сказочные терема с терпко-красными крышами, оранжевое озеро, на берегу которого монументально высились дебелые девы, писанные с бесконечным небрежением анатомией человеческого тела…

— Я бы назвал такую живопись базарно-абстрактной, — высказался Нил.

Роберт Николаевич пожал плечами.

— Матисс! — повторил он убежденно, потому что перед ним висело действительно в своем роде откровение. — Удивительная декоративность. По краскам это настоящий постимпрессионизм. И если закрыть глаза на некоторое несоблюдение правил анатомии… а впрочем, даже Рубенс позволял себе плевать на анатомию! Но по композиции…

— Наскальная картинка пещерного человека, — твердил свое Нил.

Снисходительно посмеиваясь, Роберт Николаевич гладил заросший белесой щетинкой подбородок.

— Что вы, Нил? Как можно? Вы взгляните на этот полуовал, на этот треугольник, в котором решена композиция. Это архитектоника мастеров Возрождения. Если помните «Мадонну Бенуа», то…

Нил страдал некоторой прямолинейностью. Негодуя, он уже слышать не мог собеседника. А Роберт Николаевич между тем продолжал валить все в кучу — он искренне потешался и над Нилом и над картиной.

Окна в комнатушке были распахнуты настежь. В Бетте поразительно легко дышалось. Она славилась чудесным сосновым бором, дубняками, акацией глухих кубанских хуторов, шаслой и изабеллой.

С ветерком доносило диковинный аромат — аромат туалетного мыла «Лесное», которое, как известно, «содержит биологически активные вещества хлорофилл и каротин, извлеченные из свежих хвойных веток».

— Здесь уникальный воздух, — шумно потянул носом Роберт Николаевич. — Он возбуждает первобытный аппетит.

Генка открыл глаза. Он уже давно не спал, а только притворялся.

— Есть балык из черноморской акулы, — прищелкнул он языком. — Во вещь! Рыбаки вчера угостили.

— Бр-р! Балык из морской собаки! — содрогнулся Нил.

— Вы удивительный чистюля, — укоризненно покачал головой Генка. — Вот уж не подумал бы…

— Он гурман, — свирепо констатировал Роберт Николаевич. — На днях одна экзотическая девица угостила его прованским булябезом, изготовленным по лучшему французскому рецепту. Он до сих пор не может опомниться. Но что такое, собственно, гурман?.. Римский император Виттелий, живший в первом веке нашей эры, в один присест съедал тысячу устриц. Он гурман или чудовище, монстр?..

Генка не поверил.

— Тысячу устриц? Да ну, это невозможно…

— В жизни все возможно, — подмигнул Нилу Роберт Николаевич. — Так как насчет балычка из черноморской акулки? Я лично ничего не имею против. Я считаю, что в жизни все нужно попробовать, иначе попробуют другие. Хорошо, если только попробуют, а то и съедят! Балык оказался суховатым.

— Осетровый, я бы сказал, малость повкуснее, — промямлил Нил, выковыривая ногтем из зубов остатки «деликатеса».

— Бросьте ваши причитания, Нил, — засмеялся Роберт Николаевич. — Вкус — вещь относительная, впрочем, как и все под луной. Если бы вас приучили есть вяленых сколопендр, вы бы их уплетали за милую душу, Где-то я вычитал, что какой-то король Август любил жареных пиявок с кровью. Пиявок здесь нет, а сколопендр в избыточном количестве. «Три пескаря» — это звучит затасканно. Что бы вы сказали по поводу вывески: «У сколопендр»? Ежедневно ром, чай и бифштекс с кровью. Умеренная плата. Скитальцам морей десятипроцентная скидка.

Генка давился от смеха. Нил огорченно потер руки.

— У меня даже слюнки потекли. Но мы никакие не скитальцы. Мы «индусы», как здесь говорят. Ин-ди-ви-ду-аль-но устраивающиеся.

— Между прочим, вчера я раздавил сколопендру вот на этой размалеванной клеенке, — все еще смеясь, сообщил Генка. — Но сейчас их яд не имеет силы…

— И что тебе после этого снилось? — живо поинтересовался Роберт Николаевич.

— Сто мохнатых ножек. — Генка вдруг стал серьезным. — А вообще под этой разруганной вами картиной меня посещают чудесные сновидения. Снится Большой Барьерный риф. Из оранжевой воды выплывают вот такие рыбы. «Красный император», например… коралловая форель…

— Гм… «Красный император», — растерянно повторил Роберт Николаевич. — Но почему Большой Барьерный риф? Боже мой, от Бетты до Австралии немногим меньше, чем до Луны!

— Там сейчас Олдридж.

— А точно он там?

В разговор вмешался Нил:

— Во всяком случае, в прошлом году он туда собирался. Мы его приглашали опять в Бетту, а он пообещал, что, может быть, через год… Расскажи, Генка, про трезубец, который он тебе подарил.

Генка, между прочим, был далеко не словоохотлив. Может, потому, что сознавал превосходство своих товарищей, для него что-то значил их возраст…

— Чего рассказывать? —- Он растянул в улыбке большой рот. — Просто я позавидовал трезубцу Олдриджа. Трезубец — во, как у Нептуна. Каждое острие с этаким проволочным жальцем. На моем наконечнике рыба обычно неистовствует, а у него на трезубце, я видел, замирает, будто ее чем парализует… Олдридж молча свинтил этот трезубец и протянул его мне. — Генка с минуту помолчал. —, Но он не подошел к моей стреле, резьба другая…

Роберт Николаевич сочувственно покивал головою.

Нил втайне подозревал, что он завидует не только спортивному и литературному успеху Джеймса Олдриджа, но и близости отношений этого мальчишки с английским писателем.