Я подогнул колено и захлестнул ремень с замком вокруг него — пристёгиваться как положено времени не было. Парировал наручем удар его меча, неверный и ослабленный. У меня преимущество, я к нему лицом и намного подвижнее. И бить можно, не стесняясь. Всё равно он сейчас умрёт, раз уж Аштия дала добро на расправу.

В отсутствии рамок, поставленных приказом, я вдруг почувствовал себя по-настоящему свободным, ликующим этой свободой существом. Правда, какая уж тут свобода. Но возможность вломить, защищая свою жизнь, и не сдерживаться при этом — уже облегчение. Следующий выпад снова пришлось отбивать запястьем, на этот раз с подвывертом, потому что Аллех полоснул посильнее, и такой удар уже способен был расколоть наручь.

Рука сама выдернула из-за пояса нож. Нож против меча — хиловато, но не в нашей ситуации. Аллех был вынужден сечь за спину, ремни не позволяли нормально развернуться. При следующем взмахе я подцепил ножом гарду и выдернул меч из его рук. Металл блеснул оттенками заката, метнувшись в пустоту.

И мы сцепились врукопашную.

Нож я выронил — Аллех умел вести себя с противником, замахивающимся ножом. Руки у него оказались жёсткие, хватка — как колодки. Я вырвался, но он снова вцепился. Что уж тут, ему ведь тоже жить хочется. И шансов, как представляется, у него побольше. Он-то ведь пристёгнут, а я так…

— Твою мать, — простонал я, перехватывая своего противника за загривок.

На минуту мы застыли, тягаясь силой, глаза в глаза. Я видел дикий желтоватый блеск его зрачков, прожилки и краски заката, переливающиеся на белках. В его глазах было столько жизни, сколько я давно уже не видел в чужом взгляде. Даже во взгляде собственной жены. Она, казалось, всегда боялась показать мне что-то лишнее, сдерживалась, уходила в себя. А здесь была ярость, пыл, бешенство, но не из тех, которые порождает гнев, а просто страсть. Страсть к бытию.

В этот миг мы, кажется, даже ощутили сродство. Я видел, он всё понимает. И слова Аштии в свой адрес из моей памяти будто целиком забрал, снял копию, сфотографировал. И, пожалуй, именно в этот момент моя ненависть к Аллеху умерла. Как бы там ни было, мы просто играли на разных сторонах поля, и к своему проигрышу бывший офицер Генштаба отнёсся так, что это вызывало уважение. Пусть не к самому человеку, но хотя бы к его позиции.

Мы пыхтели, пытаясь заломать друг друга, а ящер тем временем нёсся вперёд сквозь стремительно гаснущий закат. Собственно, до полной темноты оставались сущие мгновения, но сейчас секунды тянулись дольше, чем иной раз приходилось терпеть минуты. И каждый миг был спором с вечностью за ошмёток жизни. Но Аллех едва ли успел это оценить.

Я подумал так в тот момент, когда левая рука на миг освободилась, прошлась по замочкам ремней. Рванул на себя противника, и тот, потеряв равновесие, перекосился, заскользил и в следующий миг оказался беззащитен перед моим напором. Свободным коленом я добавил инерции начавшемуся движению его тела и стряхнул врага, сам едва не уехал туда же, следом за ним. Меня удержал ремень, больно перетянувший ногу.

Ещё сколько-то мгновений он жёстко цеплялся за луку седла, а потом пропал в ночной бездне, схлопнувшейся, как створки устрицы. Закат канул в темноту, будто камень, брошенный в торфяную воду. Здесь всегда так. Господи, как я соскучился по белым ночам… Расцепив ремень вокруг колена, я перебрался на то место, где до меня сидел Аллех. Выдернул из-за сапога ещё один нож и приложил лезвие к горлу вершника.

— Ты жить хочешь? — не придумал ничего более умного, и не успел пожалеть о сказанном, потому что меня, видимо, сразу поняли.

— Разумеется, — крикнул тот, но звук снесло, и я услышал его едва-едва. — Я готов сдаться.

— Поворачивай в Вальгрев. За меня сторонники покойного Атейлера много не дадут. А я тебя отпущу на все четыре, как только высадишь меня близ замка. Понял?

— Понял.

В темноте вспыхивали колеблющие, крохотные, как звёзды, огоньки, они пропадали и снова светили. Я похлопал вершника по плечу и показал в эту сторону — он снова понял без пояснений, и ящер пошёл в рассеянное облако огненных мух, пропадающих и снова появляющихся. Эти искорки оказались магическими факелами, которые несли бойцы, собравшиеся обратно в группу, едва землю укрыла ночь. Кто из врагов сумел уйти, тому повезло (может быть, временно, может быть, до первой, невидимой в темноте горы или высокого дерева, однако ж пока повезло). Остальных перебили, как смогли.

Если бы не факелы, отыскать обратный путь или хотя бы «общество» соратников было бы нелегко. Офицер, опознавший меня даже в темноте, поспешил отрапортовать как положено. Чуть позже от него я услышал, что на волю просочились лишь два ящера, у остальных экипажи уничтожили подчистую. Эти сбежавшие не составляли для нас проблемы, приказ ведь, по сути, был выполнен. Аллех мёртв. Конечно, утром для верности надо будет поискать тело. Но упасть с такой высоты и выжить — нереально.

Вальгрев выступил из темноты в венце пламени — насколько же красиво, просто глаз не оторвать! Свет заливал замок от нижнего кольца стен и до шпиля донжона. Тут-то без проблем можно сориентироваться, понять, где ты и кто рядом, найти место приземлить ящера.

— Командир обещал, — произнёс, обернувшись, вершник.

— Да, помню. Приземляйся перед воротами. И можешь идти куда хочешь.

Он вздрогнул плечами, будто в благодарность. Может, действительно с благодарностью. У парня, может быть, другого шанса и не будет. Весь поток ящеров рванул за моим — наверное, со стороны это выглядело круче, чем пролёт авиации на параде… А может, я перебираю. Приземляться я не любил намного сильнее, чем стартовать — к горлу подкатывало по-настоящему. Потемнело перед глазами, а когда рассеялось, пресмыкающееся уже уверенно стояло лапами на земле.