Полная луна озарила приближающееся к ним чудовище, и в ее призрачном свете лепестки цветов заблестели, как алые пятна крови. Над каждым из спящих монстр свершил таинственный колдовской обряд и скрылся во мраке. Затем началась жуткая трансформация, и вскоре на месте людей лежали пятьдесят отвратительных гиен. Очнувшись, звери задрали морды вверх, и к небу полетел тоскливый и скорбный вой, выворачивающий душу стон погубленных. Но лишь только вновь появился владыка мертвого города, они вскочили и помчались к нему, как стая покорных псов…

И снова сознание Конана окутала тьма. Когда она рассеялась, новые картины начали сменять друг друга перед его глазами. Он видел длинные лодки, плывущие по мутной реке к зеленому городу; но, как только они пристали к земле и чернокожая команда высадилась на берег, гиены и красноглазая летучая обезьяна набросились на них. Крики ужаса и стоны умирающих наполнили джунгли. Желтые клыки хищников рвали плоть, хрустели кости, лилась кровь, а над всей этой бойней безумным огнем полыхали глаза крылатого вампира. Стремительно бросался он вниз, настигал жертву и, ломая ей шею, с глумливым хохотом выпивал горячую кровь.

Конан видел галеры, торговые парусники, боевые галеоны… И раз за разом, снова и снова гибли люди; смерть царила в этом проклятом месте, опять и опять чудовище и его кошмарные слуги торжествовали победу.

Неожиданно в глубине сознания варвара возникло отчетливое видение: галера с черными гребцами, на носу которой стоял синеглазый черноволосый гигант в тускло поблескивающих темных доспехах. Конан узнал самого себя на палубе «Тигрицы»; в этот миг он понял, что все привидевшееся ему лишь сон. Отчаянным усилием воли киммериец заставил себя пробудиться и раскрыл глаза. Затем он попытался подняться, но не смог — и, чувствуя странную тяжесть во всем теле, пополз прочь от склонившихся над ним черных цветов. Однако голова его упала, и вновь наступило забытье.

Теперь он видел стоявшего на прогалине Н’Гону, чернокожего колдуна, окруженного воинами; казалось, они кого-то ждали. И в тот момент, когда Конан осознал, что ждут его, наступил хаос. Люди закричали и, бросая оружие, в ужасе ринулись в джунгли.

Желание спасти своих товарищей помогло киммерийцу разорвать невидимые путы, что держали его во власти сна. Он встал и, шатаясь, побрел к прогалине. Лишь здесь он окончательно проснулся, увидев на влажной земле след огромной гиены.

Солнце садилось, наступали сумерки. Напрягая голос, Конан звал и звал Н’Гону. Он понимал, что находился у зарослей черного лотоса долго, слишком долго; он предчувствовал и то, какая опасность грозит его отряду: он верил в реальность привидевшегося.

Никто не откликался, и киммериец быстро зашагал по следам чернокожих воинов. Вскоре он узнал место, которое видел во сне. Тут не было людей; только щиты, копья да топоры в беспорядке валялись на земле. С одной стороны прогалина кончалась обрывом, на самом краю которого темнел чей-то силуэт. Обнажив меч, Конан поспешил туда.

Человек… Высокий чернокожий старец, сидевшей с безвольно опущенными руками… В глазах его застыло безумие, на губах выступила пена.

И только когда он вскочил и с отчаянным воем бросился на Конана, тот узнал Н’Гону. Он явно лишился рассудка, и киммерийцу ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, заколоть чернокожего колдуна.

Опустив меч и проклиная вынужденную жестокость, Конан подошел к краю обрыва. Багровые лучи заходящего солнца освещали недвижные тела воинов, раскиданные внизу по острым камням. Падая с такой высоты, никто не смог бы остаться в живых… Тучи черных мух уже вились над трупами, на ветвях ближних деревьев сидели невесть откуда взявшиеся стервятники.

Снедаемый тревогой, киммериец двинулся в обратный путь. Крепко стиснув обнаженный меч, он все время ускорял шаги и вскоре уже несся через джунгли упругой поступью степного волка. Солнце скрылось, в зарослях было почти темно, ветви хлестали по лицу, лианы путались под ногами, но никто и ничто не смогло бы сейчас остановить Конана. Тишину леса нарушало лишь его прерывистое дыхание да лязг брони.

Наконец джунгли расступились, и он выскочил на покрытый тенью деревьев речной берег. Перед ним темнели руины мертвого города; дальше, на темной глади Зархебы, застыла галера. Смерть царила вокруг: развалины усеивали трупы пиратов, их изуродованные останки лежали на мраморных плитах, на обвалившихся колоннах, на камнях зданий и рухнувших башен. Всюду виднелись пятна свежей крови, оторванные конечности, полуобглоданные человеческие кости.

Варвар осторожно приблизился к «Тигрице». В вечерних сумерках что-то светлело на ее мачте, словно неведомый скульптор вырезал там изящную статую из слоновой кости или белого нефрита. Прекрасным было тело Белит — прекрасным даже в смерти! Прекрасным, но мертвым, как камни проклятого города…

Онемевший от горя киммериец стоял и смотрел на свою возлюбленную, на Королеву Черного побережья, повешенную на рее собственного корабля.

Она висела на ожерелье из пурпурных камней, и в меркнущем зареве заката самоцветы на смуглой шее Белит блестели и переливались, словно капли алой крови.