— Я говорю о Пылаеве.

Васильев в упор глядел на Быкова. Кулаки его были сжаты, припухшие веки дергались, красноватые глаза слезились.

— Идите, — сказал он наконец, снова склоняясь над альбомом.

Присланного Николаем человека Быкову удалось устроить мотористом. Семен Попов, бывший путиловский рабочий, до того был в пехотной части, находился на передовых позициях и полным котелком зачерпнул солдатского горя. В авиационных отрядах жили обособленной жизнью, мало знали о действительном положении дел на позициях, а о солдатской жизни и того меньше. Летчики видели только фронтовые тылы, линию же фронта им удавалось разглядеть лишь сверху, с птичьего полета. И потому так жаден был Быков на расспросы, когда попадался ему человек, побывавший в самой гуще солдатской массы. Именно таким человеком и оказался Попов.

Быков только с друзьями мог делиться своими сомнениями и заботами. Взяв в руки оружие, приходилось драться, десятки раз рисковать жизнью, вылетать в самые рискованные операции, и Быков стал известным летчиком, чьи портреты печатались часто в иллюстрированных журналах. Но горька и тяжела была ему эта слава! Он ненавидел вражеских летчиков за их жестокость, за то зло, которое они причиняли беззащитным людям. Но не меньше ненавидел он и Васильева. А ведь приходилось подчиняться его приказам, встречаться с ним, разговаривать… Быков понимал, что отношения его с Васильевым добром не кончатся… Васильев был для него выражением всего строя, гнёт которого испытывал Быков смолоду.

С каким нетерпением в пасмурные январские дни 1917 года ждал он новой встречи с Николаем!..

Однажды утром, неподалеку от ангара, Попов подошел к летчику и, откозыряв, тихо сказал:

— Поговорить мне надо с вами по секрету…

— По секрету? Неприятности какие-нибудь у нас?..

— Неприятностей никаких нет…

— Почему же тогда по секрету? Ведь только о неприятном люди секретничают, а уж если у них что-нибудь хорошее случается, тут секретов не бывает.

— Напрасно вы так думаете. Иногда и хорошее известие по секрету следует передавать. Чтобы те, кому не следует, о нем не узнали.

— Если так, то секретничайте…

Быков свернул на тропинку, ведущую к проселку, рядом зашагал Попов.

— Собственно говоря, дело у меня к вам самое простое, но мне хотелось с вами обязательно поговорить, — ведь Николай Григорьев уверял, что вас обрадует весточка от него…

— Я хотел бы его увидеть.

— Он о том же просил.

— Тогда, может быть, теперь же поедем?

— Сейчас не могу, но часика через полтора закончу сборку мотора и готов с вами ехать.

Дор'oгой Попов больше говорил о Васильеве и об отрядных порядках, чем о Николае Григорьеве и о предстоящей встрече.

— Вас механики и мотористы любят, — сказал Попов, обращаясь к Быкову и стирая рукавом пыль с козырька фуражки. — Им нравится, что вы независимо держитесь с Васильевым. Он, по правде говоря, вас и ваших товарищей боится. И то: из старых офицеров он один в отряде остался. А остальные — военного производства, не из дворян, а из простых людей, как вы, как Тентенников, как все мы. Поэтому Васильев нам и не верит. Ведь вот без вас случай был, Тентенников чуть не побил его.

— Кузьма мне об этом не говорил.

— Зато мы видели: не знаю, из-за чего спор между ними вышел, но должен чистосердечно признаться: поспорили они крепко. И вот…

Попов прищелкнул пальцами и, надев фуражку, продолжал:

— И вот слышим мы бас Тентенникова: «Конечно, на дуэль меня как недворянина вы вызвать не можете. Я ваших дуэльных кодексов не знаю и дворянским тонкостям не обучался. Но уж, извините, если кто меня обидит, то силу кулака моего обязательно испробует». И знаете, я удивился: Васильев нахрапист, резок, а тут вдруг растерялся и бочком, бочком в сторонку — и смылся.

— Узнаю Тентенникова. Кого невзлюбит — скрывать не станет. Он человек редкой прямоты…

За разговором и не заметили, как доехали до Черновиц. Вскоре бричка остановилась возле низкого одноэтажного дома с садиком.

Долго просидели они втроем в тесной комнате Николая. Расставаясь, Николай пообещал на будущей неделе приехать в отряд, привезти новые листовки и попутно познакомиться с товарищами летчика.

Вышло, однако, не так, как предполагали при встрече старые друзья. На другой день поутру в дверь постучали, и денщик громко сказал:

— К вам, ваше благородие, гости.

— Кого еще принесла нелегкая? — недовольно сказал Глеб.

— Меня принесла, — громко проговорил Николай, входя в комнату. Он был по-обычному весел, но Быков сразу приметил, что Николай чем-то расстроен и только старается скрыть своё волнение от Победоносцева, которого до сих пор знал только понаслышке.

Решив, что Николай хочет поговорить с Быковым наедине, Глеб тотчас встал с кровати и громко сказал:

— Вы извините, мне надо уйти ненадолго, хочу проверить, как работают в ангаре мотористы.