— Это за нами, — сказал Уленков. — Через час вылетает наш самолет…

— И чаю вы не успели попить, — сокрушенно сказала Елена Ивановна.

— Теперь уже некогда. В Москве отогреемся, — ответил Уленков, и летчики быстро оделись.

Прощанье было торопливо, и, подойдя к окну, Тентенников вскоре увидел убегавшую к дальнему перекрестку машину.

Автомобиль быстро пересекал широкие проспекты. Запорошенные снегом набережные, громады дворцов и соборов, широкие крылья мостов, высокие деревья в парках д'oроги были людям, ехавшим в автомобиле: ведь не раз они рисковали жизнью за великий город, строгая красота которого вновь раскрывалась перед ними.

Еще внове был ленинградцам обретенный покой, еще синели на перекрестках надписи, указывавшие, на какой стороне улицы опасно находиться во время артиллерийского обстрела, еще на Невском было много женщин в ватниках, с противогазами, но уже больше прохожих было на улицах, и военная шинель реже мелькала среди ватников и драповых пальто, — фронт ушел на запад и юг.

— Будь у меня сто жизней, я все сто отдал бы за небо Родины, за победу, — воскликнул Уленков.

— Близок конец войны, — сказал Быков, — мы с тобой еще увидим завтрашний день. Как хочется дожить до того часа, когда услышим по радио правительственное сообщение о новом пятилетнем плане! Ведь мы смолоду были поколением строителей и всегда боролись за мир.

Скоро они выехали за город. Мерцали снега, лениво мела поземка, снежные вихри клубились над простором полей, снег по обочине дороги был удивительно чистый, нетронутый, мглистая даль синела за косогором. Потом вдруг сразу стихла метель, бледное солнце северной зимы выплыло из-за туч, и еще быстрей помчался автомобиль по сверкающей миллионами снежных искр хорошо накатанной дороге. Иван Быков с радостью смотрел на это снежное поле, зовущее вдаль, — ведь жизнь для него, для его спутника, для всех близких ему людей была дорога потому, что снова звала вперед, к участию в новых свершениях и деяниях великого времени.

1935–1948