Шрифт:
После выхода на свободу из родного Подольского района Курасов перебрался в Калинин. Чтобы отвести от себя возможные, особенно на первых порах, подозрения, устроился на один из заводов учеником слесаря. При этом проявил столь похвальное усердие, завидную понятливость и сноровку, что сменный мастер уже через полмесяца пришел к начальнику цеха.
— У парня золотые руки. Надо переводить на самостоятельную...
Перевели и не покаялись. Работал Курасов старательно, производственную дисциплину соблюдал строго: в цех являлся раньше гудка, уходил позже, инструмент берег, в отношениях был ровен и предупредителен. И окружающие его люди решили: надежный, примерный товарищ. Решили, ни разу, к своему же несчастью, не поинтересовавшись, а чем молодой преуспевающий слесарь занимается вне территории завода, с кем водится, куда уходит по ночам из общежития.
Словом, личная жизнь Курасова для тех, кто трудился с ним плечом к плечу, была за семью замками. И когда однажды утром он не явился в цех к началу смены, там лишь легонько покачали головами.
— Ай-яй, видать, проспал парень.
Между тем в эту ночь Курасов вообще не ложился. Сговорившись с бывшим уголовником по кличке Барон, он проник в чужую квартиру, предварительно точно установив: ее хозяева, люди весьма состоятельные, выехали на загородную дачу с ночевкой. Навели грабители справку и о соседях намеченной жертвы. Тут тоже оказалось все в ажуре: муж с женой, оба в преклонных , годах и оба вдобавок инвалиды. Он вернулся с войны без ноги, она сердечница, давно на ладан дышит. Таких бояться — кур смешить. И, подражая Барону, Курасов расхаживал по чужим комнатам, как по собственному дому. Эх, если бы только ему знать, что именно в этот вечер к соседям приехал в краткосрочный отпуск сын-пограничник. Но ни Курасов ни Барон того не знали.
Сначала грабители внимательнейшим образом осмотрели выдвижные ящики письменного стола и комода. Трофеи достались приличные: золотое кольцо с рубиновым камнем, золотые же серьги, увесистая пачка облигаций и заграничная, в виде пистолета, зажигалка. Затем сняли со стены вместе с персидским ковром двуствольное ружье- бескурковку, потом принялись вытряхивать из гардероба одежду. В тот момент, когда держали совет, брать каракулевую шубу или нет — уж очень здорово поела моль, от двери раздалось негромко, но повелительно:
— Руки вверх!
На мгновение грабители оцепенели, однако лишь на мгновение. Метнув взгляд на дверь, увидели: в ее проеме — примерно их же возраста крепыш в пограничной форме сержанта. Сразу чувствуется — силен и смел, но ведь один! И без оружия, вместо него в руках — массивная деревянная табуретка. Барон и Курасов, не сговариваясь, выхватили ножи, пригнувшись, шагнули к сержанту. Тот с места не сдвинулся, лишь поудобнее перехватил ножку табуретки да под густыми бровями сузились глаза, и заметно затрепетали резко очерченные ноздри слегка горбатого носа.
Курасову, вероятно, лучше бы, как это сделал Барон, приостановиться, тогда дальнейшие события могли принять несколько иной оборот. Но, подобно зверю, попавшему в западню, он потерял власть над своим разумом и думал только об одном: вырваться, любой ценой вырваться. Для этого надо незамедлительно, иначе будет поздно, убрать с дороги ненавистного сержанта. А до него уже считанные шаги. Пять, четыре, три... Курасов напружинился, взмахнул ножом и... тут же провалился в черную глухую бездну. Смертельно раненный сержант успел-таки опустить табуретку на голову бандиту.
Очнулся он от нестерпимой боли, и первое, что увидел, — переплетенное металлической решеткой окно. По телу его прошла короткая судорога, а из горла вырвалось нечто дикое, нечленораздельное.
— А-о-ууу!...
Так воет издыхающий волк.
Жестокое, тяжкое преступление подлежало не менее суровому наказанию. Курасова привлекли к ответственности по статье 59—3 Уголовного кодекса Российской Федерации. А статья эта гласила, что «организация вооруженных банд и участие в них и организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан... влечет за собою
лишение свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты — расстрела...»
Да, Курасова могли и расстрелять. Однако Калининский областной суд и на сей раз счел возможным проявить снисхождение. Вместо расстрела Курасова приговорили к лишению свободы сроком на двадцать пять лёт.
Тогда, в тысяча девятьсот сорок восьмом, ему шел двадцать первый год.
Итак, двадцать один и двадцать пять. Курасов должен был выйти на свободу в сорок шесть лет. Что и говорить, возраст почтенный. К этому возрасту люди успевают и на благо общества основательно потрудиться, и в личной жизни намеченной цели достигнуть, и стать родителями взрослых детей. А что ждет в сорок шесть его, блеснет ли там, впереди, хоть слабый луч надежды на счастливый поворот судьбы? Надежды почти никакой... Однако недаром, видимо, Курасов верил в свою фортуну. Стечение различных обстоятельств, в том числе переквалификация Верховным судом Коми АССР статьи 59—3 Уголовного кодекса на другую, более легкую, привело к тому, что он был освобожден уже в апреле пятьдесят шестого года.