Небесный хор
вернуться

Белоцветов Николай Николаевич
Шрифт:

«О, мир, о, тайнопись святая…»

О, мир, о, тайнопись святая, Творцом дарованная нам, Чтобы давали мы, пылая. Как свечи, контур письменам. Так пусть же разгорится пламя, И станут явственны слова, И письмена проступят сами На манускрипте Божества.

Друзьям

О, друзья, вы опять со мною! В серебро небеса одеты. Весь обласкан я тьмой ночною. Скорбь истаяла без следа. После злого дневного света Вновь тебя я на небе встречу, Вновь проснусь я, тобой согретый, Вековечной любви звезда! Я от страсти земной излечен О, друзья, вы опять со мною! Вы как звезды, вселенной свечи, В час полночный со мной всегда.

«Любовь и осиянность свыше…»

Любовь и осиянность свыше, И с небом золотая связь, И все мы любим, все мы дышим, Святому голубю дивясь! Луч солнца, долу отклоненный Привольно реющим крылом, Лик человека, осененный Сей благодатью и теплом. О, как усладна синева За белизной разверстых крылий, Что в горнем лете воспарили, Едва приметные, едва Приметные, едва, едва…

Осенние строфы

Нет, не до тленного мне лета, Не до скорбей моей весны, Когда деревья, как скелеты, Как мысли классиков, ясны! Пускай зима ведет к Голгофе, А летом торжествует плоть, В бесстрастных схемах философий Глаголет осенью Господь. И, слушая Его, давно ли, Давно ли в поле я сижу, На золотое богомолье Давно ль в безволье я гляжу! Но терпким напоен экстазом, В голубоглазой полумгле Встречает вдруг затихший разум Христа, склоненного к земле.

«Все мимолетно! Ястребом во тьму…»

Все мимолетно! Ястребом во тьму Вперился острый окрик паровоза. Я от стекла щеки не отниму. В ночи я скрою горестные слезы. О, ночь моя, о, тьма, немая пасть, Вглотни меня в нутро свое китово, Дай в пустырях раскатистых пропасть — Помянет кто Иону несвятого! Но уж грохочет. За верстой верста. Роятся искры. Мимо, мимо, мимо… Все мимолетно! Только пустота Прочна, как ночь, как смерть, неистребима.

«Да, велика и непреоборима…»

Да, велика и непреоборима Твоя тоска, когда проходишь ты По улицам возлюбленного Рима, По городу великой немоты, И вновь скорбишь по тем садам Саллюста, Где ты свои досуги проводил, Весь уходя в священное искусство, В глухие волхвования Сивилл. Но не вотще ль под этой маской новой Рыдаешь ты над городом своим? Не воскресить мятежного былого: Тот кесарь мертв, и умер грозный Рим.

«Что будет с миром! Что за жуть в лазури!..»

Что будет с миром! Что за жуть в лазури! Смертельный гнев в улыбке солнца скрыт. Так Борджиа, глаза свои сощурив, На жертву оробевшую глядит. Так не спеша, рукою вероломной Вливая в чашу флорентийский яд, Он на синьору устремляет томный, Почти влюбленный, благосклонный взгляд. Зачем же солнце так заулыбалось Сквозь поредевших кленов бахрому? Как этот гнев сиятельный пойму?.. Что будет с миром! Где любовь и жалость!

Из Ницше

Стремят полет Вороны к городу, крича. Метель идет. Блажен имеющий очаг. Зачем же вспять Взираешь ты в тоске немой? Зачем блуждать, Глупец, задумал ты зимой? Пустыня мир, Безлюдная пустыня вод, И тот, кто сир, Кто стынет, тот в пути не ждет. И ты к своим Скитаньям злым приговорен, Взгляни на дым: Холодной выси ищет он. Метели песнь Прокаркай, ворон, мне с высот! Заройся весь, Глупец злосчастный, в снег и лед! Стремят полет Вороны к городу, крича. Метель идет. Беда утратившим очаг…

«…А когда рассвет разгладил хляби…»

…А когда рассвет разгладил хляби Утюгом до боли раскаленным, Свежий бриз взъерошил море рябью, И пропал Кронштадт за небосклоном. И, забыв о выглаженных волнах, Улыбнулись хмурые чухонцы, И за дальним лесом, как подсолнух, Расцвело торжественное солнце. Вот когда я вспомнил о матросе, Что лежит под соснами простертый, Вот когда, весло угрюмо бросив, Велел за мной шагнул и недруг мертвый. И с тех пор за мною всюду ездит Неотвязный спутник молчаливый И грозит мне ужасом возмездий, Как в ту ночь у бурного залива.