— сволгибрёвна! Белиберда, вроде, а получается — с Волги брёвна — ничего матершинного.

Чистяков у парня фамилия, и призывался он из Златоуста. Попали с ним в один плацкарт, или как это правильно называется — отсек, секция в общем вагоне, короче — кубрик. Они сбоку с одним призывником, по фамилии Дмитриев, пристроились. Этот — педик недоученный, в смысле, из пединститута призвался, Челябинского государственного. То ли у них кафедры военной нет, то ли второгодник, как я. Шибко он был похож на моего деда Апалькова Егора Ивановича. Нет, вообще на деда — сутуловатый, с неспортивной фигурой, шаркающей походкой, дребезжащим голосом, и по-стариковски нудный. Как такого в спецвойска? Должно быть, интеллекта выше крыши.

Я спросил:

— Откуда родом?

— Из города Гурьева, — отвечает.

— Если город, значит Гурьевск.

Зачем сказал — сам не знаю. А он начал ворчать и ворчал о моих географических познаниях ещё долго, пока не набил рот жратвой. Поделив с Чистяковым полки, скоренько разложили нижнюю на два сидения и столик, выпотрошили рюкзаки и принялись чавкать.

Мне досталась средняя полка. Разложил постельные принадлежности, сунул под подушку спортивную сумку, в которой кроме туалетных принадлежностей и тёплых носков, были спички и сигареты.

По вагону прошёлся Титов.

— Сейчас уже поздно. Подкрепляйтесь своим. С завтрашнего дня встанете на довольствие Министерства Обороны, и питаться будите в ресторане.

Мне подкрепляться — разве что сигаретами. Скинул обувь и полез на свою полку дожидаться того часа, когда распахнёт двери вагон-ресторан и изящная официантка…. Снизу запахло копчёным и жареным. Представить изящность женской фигурки не дала чья-то лапа. Бесцеремонно постучала по краю полки, а её хозяин (Вовка Постовалов) возвестил:

— Вставай, братан, рубать будем.

Глянул на столик внизу. Всё, что там было выставлено, мне, конечно, понравилось, а запах просто с ума сводил, но….

— Всё, что могу добавить к сервировке, это сигареты.

— Добавляй! — махнул рукой Захар (Сашка Захаров), единственный курящий в этой компании.

Я спустился вниз и наелся до отвала, как давно не трапезничал в беспокойной (если не сказать, бесприютной) своей студенческой жизни. Потом мы с Захаром покурили в тамбуре, и все дружно присели на спину — завязывать жирок. Жить, как говорится, хорошо. Но…. С соседней средней полки подал голос Постовалов, а для убедительности ещё постучал кулаком по моей:

— Э-эй! Не спать. С тебя история. Зря, что ль кормили? Расскажи что-нибудь.

Подумал — справедливо. Посмотрел в окно.

— Что вам рассказать?

Мелькнул освещённый перрон Еманжелинского вокзала.

— А вот послушайте….

Это случилось примерно год назад. Ехал с картошки — документов полные карманы (от паспорта до зачётки), а денег — ни копья. Контроль. Подловили, высадили. На вокзале в линейном посту протокол оформили. Главное — не соврёшь: документы на руках.

— И что теперь делать? — спрашиваю.

Мусор в лейтенантских погонах:

— Ждёшь следующую секцию, садишься с протоколом. А потом оплатишь штраф и проезд. Не оплатишь — в институт сообщим. Ясно?

Куда ясней. Сижу на лавочке у вокзала, жду электричку. Подходит паренёк. Не помню: я ли у него стрельнул сигаретку, он ли у меня. Разговорились. Он, оказывается, только-только демобилизовался. Девчонка любимая его ждала, два года письма слала, а под приказ замуж засуетилась. Вот на свадьбу он и прикатил в Еманжелинку. Сам-то троицкий. Да только никому не стал он здесь нужен — вытолкали за порог. Выслушал я его, посочувствовал, на том и расстались. Час сижу, другой проходит. Электричку для меня объявили. Тут и дембель троицкий появился. Несётся на всех парах. А за ним — мама дорогая! — толпа пьяных мужиков. Должно быть, любовью раненое сердце вновь на свадьбу его затащило, ну а там, понятно, все уже разогрелись до кондиции.

Срубили его в шагах двух от меня. Он ручонку тянет:

— Помоги, друг.

Какой, помоги! Свои бы проблемы решить — вон электричка подошла. Но меня никто не спрашивал — на чьей ты, парень, стороне? Засвистели, замелькали кулаки — бац! бац! Я и окривел сразу на один глаз. Но другим-то вижу. Нет, сам себе говорю, не для того меня с электрички ссадили, чтобы пьяные мужики в Еманжелинке на вокзале до смерти забили. Сумкой прикрываюсь, одному как засадил в дыхалку ногой. Смотрю — крючится у лавочки. Другой вообще — кульбит через неё и застрял в кустах надолго. А мне же домой надо. Рванул к электричке. Только сглупил малость: мне бы через пути и прямо к дверям открытым, а я по дорожке…. Ну и выскочил на середину вагона. А там, сами понимаете, ни дверей, ни дверцы. Пока размышлял: направо иль налево, меня настигли, и снова — бац! бац! Ажна искры из глаз. Вот сволочи, другой бы раз поучил вежливости, а сейчас, простите, тороплюсь — вот-вот электричка уйдёт. Рванулся в одну сторону — не пробиться, в другую — та же картина Репина — приплыли, называется. Но в жизни всегда есть место случаю. Случилось — курили в тамбуре парни, видят — потасовка. Выскочили — бац! бац! — лежат орёлики и на свадьбу свою не торопятся. Меня в вагон затащили, а я уж ничего не вижу. Вот такие дела.

Постовальчик очень мускулистые руки за голову закинул:

— А я всё думаю: узнаешь ты меня или нет?

— Признаюсь, память на лица плохая, — говорю. — Уж сам расколись: со свадьбы ты или с электрички.

— Я тебе намекну, а ты постарайся догадаться — сеструхин платочек увёз тогда.

— Помню, обтирали мне личико разбитое две девицы. Тогда, значит….

Я протянул Постовалу руку:

— Спасибо, друг.

— Брат, — поправил он.

— Твой должник.

— Сочтёмся.