Пути решения таковы. Из истории известно, что олигархи, скучающие от сытой праздности, склонны создавать гаремы, а их потомство чрезвычайно многочисленно и порой исчисляется многими сотнями. При этом в процессе наследования происходит естественное дробление собственности.

Если на протяжении двух или трех поколений такое сексуальное поведение олигархов будет предписано юридическим императивом (с учетом недопустимости внутрипопуляционного инбридинга), в стране естественным образом возникнет средний класс, который только и способен стать основой подлинной общественной стабильности. Средства массовой информации должны постоянно подчеркивать те усилия, которые олигархи прикладывают для создания среднего класса; несомненно, что откровенные рассказы об этой стороне их деятельности поднимут рейтинг ведущих телеканалов.

Не следует изобретать велосипед: формы, в которых должен происходить этот процесс, уже найдены человечеством (право первой ночи, выдача определенного числа наложниц с каждой территориальной единицы и т. д.). Если потомство олигархов предпримет попытки передела собственности по феодальному образцу, их следует законодательно пресекать; здесь серьезную и конструктивную роль могла бы наконец сыграть Государственная Дума.

Разумеется, этот процесс будет обслуживать новая идеологическая модель, которая примет эстафету от уже сыгравшего свою историческую роль монетаризма. Идеологией переходного периода должна стать теория олигархического консумеризма, которую еще предстоит разработать. Необходимо, чтобы все поняли – диалектика развития России и стратегическая задача создания среднего класса требуют от граждан еще туже затянуть пояса, не обращая внимания на уродливые гримасы чужих эксцессов. Готовностью сделать это измеряется гражданская зрелость и степень понимания происходящих в обществе процессов.

Эту мысль будет не так просто донести до россиян в полном объеме, но нет ни малейших сомнений, что представители научной и творческой интеллигенции – экономисты, публицисты и социологи, телевизионные обозреватели и кинорежиссеры, артисты эстрады и литераторы – вновь блестяще справятся с задачей, которую ставит перед ними время.

В. Татарский.

B одном романе Милан Кундера называет вопрос мостом понимания, перекинутым от человека к человеку. Это сравнение работает в обе стороны. Вопрос похож на мост, а мост похож на вопрос, обращенный человеком ко времени и пространству, – что на другой стороне? Но бывают мосты, больше похожие на ответы.

Когда мне было двенадцать лет, я каждый день садился на велосипед и ехал по шоссе к каналу, когда-то построенному зэками ГУЛАГа. Дойдя до канала, шоссе перепрыгивало через него, превращаясь в мост, который держали две металлических дуги – мост был похож на лук, повернутый тетивой вниз. Под ним была полоса желтого речного песка, которая и была моей целью. Я строил из песка дома, которые разрушались каждый раз, когда мимо проходил речной теплоход или большая баржа. Часами лежа на берегу, я видел отблеск солнца в стеклах с той стороны канала, далекие деревянные заборы, пыльную зелень фруктовых садов. Странно, но я никогда не пересекал этот мост, хотя иногда хотел.

Через пятнадцать лет я снова оказался на этом шоссе – и опять на велосипеде. Я вспомнил мост, который собирался когда-то пересечь. Мысль о том, что я сделаю это сейчас, наполнила меня неожиданной радостью. Я понял: сделав это, я пересеку границу между собой нынешним и собой прошлым, и это будет значить, что тот мальчик и я – один и тот же человек. Это было бы самым настоящим алхимическим актом. Предвкушая его, я поехал медленно. Уже почти добравшись до цели, я заметил странность: шоссе расширялось и уходило вправо от того места, где лежало раньше. А потом я увидел новый бетонный мост, по которому оно теперь шло. Старый стоял в сотне метров слева – он не изменился, только участки дороги перед ним были разрушены, и с обеих сторон он обрывался в пустоту. Это было хорошим ответом.

Но у меня есть подозрение, что Лета – это не те воды, в которые мы вступаем после смерти, а река, через которую мы переправляемся при жизни. Мост у нас под ногами. Но есть ли берега? Границы, от которой я иду, я не помню. Границы, к которой приближаюсь, не вижу. Можно ли говорить, что я иду откуда-то или куда-то? И все же меня утешает сходство жизни с прогулкой по мосту, который я отчаялся пересечь. В сущности, думаю я иногда, я ведь не делал в жизни ничего иного, а только мерил шагами этот висящий в пустоте отрезок дороги – мост, который я так хотел перейти.