Ты делай, что хочешь, со своим мальчиком, а я – со своей девочкой? Очень мило! Ну уж нет!

«Разрешенный к употреблению» Игорек тотчас сделался невыносим, и Светлана дала ему отставку. Однако мальчонка, при всей своей красоте, а может, именно благодаря ей, оказался мстителен и злобен. Он не привык быть брошенным, он привык бросать сам! Новое амплуа пришлось ему очень не по душе! И по театру поползли такие россказни о постельных предпочтениях главного костюмера, что уши повяли даже у самых завзятых сексуальных профессионалов.

Реакция была разная. Кто посмеивался Светлане в лицо, кто вслед. Кто делал ей непристойные предложения, кто писал неприличные стишки на дверях костюмерной, кто перестал с ней общаться. Все теперь разговаривали с ней, как принято выражаться, через губу, и если бы директор театра не лежал сейчас в больнице с неким сомнительным заболеванием, ее, вполне возможно, уволили бы. Словом, все вокруг Светланы кипело – не кипел только Геннадий. Он продолжал толковать о свободе, необходимой ради вдохновения, но от сына Светлана знала, что Геннадий проходу Алине не дает: ни свет ни заря встречает ее у ворот дома и провожает в школу, а когда может, когда спектакли или репетиции позволяют, то и из школы домой провожает. Вячеслав, которому Геннадия совершенно не за что было любить и даже уважать, дважды бил ему морду – надо полагать, и за совращение жены, и за попытки совращения племянницы, – однако отвадить влюбленного режиссера было невозможно.

Геннадий страшно изменился, похудел, стал нервным и дерганым. Раньше-то курил много, а теперь и вовсе не выпускал сигареты изо рта. Почти ничего не ел, но стал пить. Батарея водочных бутылок громоздилась под столами в кухне и комнате, за диваном, на котором он устроил себе постель… отдельную постель! К Светлане он больше не прикасался. Любовь к Алине словно бы отравила его! Чем дальше – тем сильнее он заболевал. Театр почти забросил. И все-таки с женой он был неизменно добродушен, смотрел на нее с жалостью и ласково уговаривал: «Ты не волнуйся, Светочка, ты только не волнуйся!»

А она все волновалась, все тряслась над ним, все уговаривала успокоиться, подумать о скорой премьере… Но Геннадия сейчас совершенно ничего не интересовало, тем более – какая-то там премьера. Впечатление от генерального просмотра его спектакля осталось настолько блеклое и несобранное, что главный режиссер решил перенести премьеру и взяться за спасение спектакля самостоятельно. И немедленно – прилюдно – сообщил об этом Геннадию. Тот схватился за сердце и рухнул без памяти. К тому моменту, как приехала «Скорая» (а она приехала быстро!), он был уже мертв. Внезапная остановка сердца – и Светлана овдовела.

Вячеслав и Олег не оставляли ее, кто знает, как она пережила бы потерю, если бы не они… К работе смогла вернуться только через два месяца. Грязные слухи вокруг нее за это время затихли. Теперь все в театре ее жалели, а Игорь уехал в другой город. Прошло еще не меньше года, прежде чем Светлана более или менее пришла в себя и осознала, что жизнь продолжается, она по-прежнему красива, у нее достаточно денег, чтобы не считать дни, остающиеся до зарплаты… Геннадий оставил после себя некоторый капиталец, перешедший к нему от отца, преуспевающего бизнесмена.

Олег тем временем окончил академию менеджмента, получил работу в администрации губернатора. Обязан этим он был хлопотам папы Славы.

Между прочим, Вячеслав как-то между делом женился на какой-то сормовской тетке, которая, по мнению Светланы, годилась только на базаре квашеной капустой торговать, вдобавок была постарше его… но женился. Располнел, постарел… словом, стал просто бр-р! Но казался счастливым, вот чудеса!

И Светлана с годами вполне ожила. Какие-то мужчины постоянно вокруг нее вились, так что ужасная болезнь «недо…», ну, ее можно назвать – «недосып», этот бич одиноких женщин, никогда не влияла на ее настроение. В зеркало она смотрелась почти с прежним удовольствием. С поправкой на время, само собой разумеется. Но биться в кровь о железную старость, как поется в песне, у нее охоты не было. У каждой женщины свой женский век, у Светланы он еще длится, и надо быть благодарной за это судьбе, а не бороться с ней!

Все эти годы, минувшие после смерти Геннадия, Светлана ни разу не видела Алину и не слышала о ней. И это имело немалое значение для ее духовного выздоровления. Она почему-то была уверена, что Алина после смерти своего обожателя уехала из Нижнего. В конце концов, она должна была окончить школу, могла уехать поступать на север, где, конечно, нет таких конкурсов в вузы, как в столичных городах… Однако вскоре спокойствие Светланы было нарушено.

– Куда мы идем? – спрашивает Ася Бусыгина, изумляясь тому, как нелепо, тускло, безжизненно звучит ее голос. Внутри все ломается, скручивается, словно бы трещит от ужаса. И кричит, кричит! А голосишко еле слышен…

– Да тут недалеко, – бормочет, озираясь и очень медленно ступая, Бусыгин. – Два шага, можно сказать. Рождественку перейдем – и по переулку. На Нижневолжской набережной – отделение милиции, то есть это, полиции. Туда и двигаем. Ты смотри, как придем, сразу в зубы им анализы мои сунь, чтобы меня не в камеру запихали, а в больницу везли. Если жизнь спасут, я, может, им что-нибудь…

Он не успевает договорить, потому что откуда-то сбоку доносится вдруг негромкий настойчивый оклик:

– Бусыга, ложись! Ложись!