Подбежавшие оруженосцы подхватили короля на руки прежде, чем он упал на землю. До их слуха донеслось еле слышное: «Я погиб». Когда сняли шлем, показалось окровавленное лицо короля, при виде которого Екатерина лишилась чувств. Диана, бесстрастная, словно мраморная статуя, молча проводила взглядом носилки с телом возлюбленного. Когда короля принесли во дворец Турнель, он еще дышал и слабо прощупывался пульс. Его положили на постель. Екатерина и Диана рыдали. Кажется, впервые видели «богиню» плачущей. Дофин Франциск, пришедший в себя после продолжительного обморока, был бледен от страха. Рядом с ним сияла красотой супруга Мария. Младших детей избавили от созерцания страшного зрелища.

Послали за Амбруазом Паре, знаменитым врачом, в свое время спасшим жизнь Франсуа Гизу, удалив застрявший в его лице обломок копья, после чего осталась лишь отметина, давшая славному воину прозвище — Меченый. Паре, обследовав раненого, решил, что надо экспериментальным путем изучить характер ранения и определить способ лечения. Для этого по распоряжению королевы ему доставили из тюрьмы несколько трупов только что казненных преступников. Не буду рассказывать о том, какие манипуляции проделывал с ними знаменитый хирург, за действиями которого с интересом наблюдали придворные, скажу лишь, что итог был неутешителен для Генриха II.

Однако король умер не сразу. Время от времени он приходил в себя, сумев даже продиктовать письмо папе римскому, в котором сообщал о решительной борьбе с еретиками во Французском королевстве. До последнего дыхания он оставался королем. У него хватило даже сил и присутствия духа распорядиться о незамедлительном проведении церемонии бракосочетания Маргариты с герцогом Савойским, что и было сделано 9 июля в спешке, без каких-либо торжеств, в церкви Святого Павла. Сломленная горем Екатерина там не появилась. Печальная свадьба в слезах и трауре. Генриха II тогда уже, по всей видимости, не было в живых, хотя официально о его кончине было объявлено лишь 10 июля. Король умер, да здравствует новый король — Франциск II.

В тот же день покойного похоронили в Сен-Дени, и эта поспешность позволяет предположить, что смерть короля наступила за несколько дней до даты объявления о его кончине. Екатерина, возможно, тянула с объявлением о смерти супруга, желая выиграть время для принятия экстренных мер, необходимых, дабы обеспечить себе положение полновластной королевы-матери при слишком юном короле, на которого внезапно свалилось непомерное бремя власти. Но еще до объявления о смерти Генриха II она запретила Диане появляться в его покоях. Впрочем, бывшей фаворитке и самой хватило благоразумия держаться подальше от двора. Не была она и на погребении короля, позволив себе лишь издали взглянуть на катафалк, навсегда увозивший от нее всё, чем жила она в последние двадцать с лишним лет.

Из своего добровольного изгнания Диана тут же написала королеве. Это было письмо отнюдь не прежней гордой и надменной соперницы, а смиренной подданной, просившей прощения за причиненные обиды. Вместе с письмом она отправила Екатерине и шкатулку с коронными драгоценностями, которыми в свое время неправомерно завладела, пользуясь благосклонностью Генриха II. Это добавление к письму делало ее раскаяние более убедительным. Екатерина была удовлетворена, предоставив поверженной сопернице пользоваться всеми земными благами, отобрав у нее лишь замок Ше-нонсо, составлявший часть королевского домена и потому не подлежавший отчуждению, да и то предоставив ей взамен замок Шомон. Диана, сохранив все свои богатства и титулы, еще семь лет прожила в гордом одиночестве, покинутая прежними прихлебателями. Екатерина Медичи и не думала мстить — таков был ее характер. Вопреки сложившемуся мнению о ней, у нее редко возникало желание по заслугам воздавать своим противникам, уничтожая их.

Что же касается Монтгомери, то его, несмотря на распоряжение Генриха II не причинять зла невольному виновнику его гибели, сначала было арестовали, но вскоре освободили. Не доверяя окружению Екатерины и не питая иллюзий относительно беспристрастности судей, он, убежденный протестант, тут же бежал в Англию, чтобы возвратиться во Францию во главе войска, сражавшегося против короля и католической церкви. Лишь спустя 15 лет он попал в плен и был казнен в Париже на Грев-ской площади — но не за убийство короля, а как мятежник.

Екатерина со дня гибели супруга и до конца своих дней не снимала черных траурных одеяний. Именно этот мрачный образ «Черной королевы» донесли до нас портретисты, невольно способствуя очернению репутации этой незаурядной женщины.

Не в силах переносить самого вида того места, в котором умирал ее супруг, Екатерина навсегда покинула дворец Турнель, а спустя некоторое время распорядилась и вовсе снести его. Хотя в Лувре еще вовсю шли ремонтные работы, она, несмотря на это явное неудобство, предпочла поселиться там, где многое напоминало ей о счастливых днях, казалось бы, несчастного супружества. Екатерина придумала эмблему своей вдовьей доли: сломанное копье и девиз: «Lacrimae hinc, hinc dolor» («Отсюда слезы, отсюда скорбь»). Никакое иное из ее чувств не было более искренним, чем эта скорбь, выражавшая безмерную любовь к обожаемому супругу. Эту беззаветную любовь она перенесла и на своих детей, ради которых готова была сделать всё и пожертвовать всем. Это стало ее страстью, которая, как и любая страсть, порой становилась слепой. Этим многое объясняется в политике «Черной королевы».

Екатерине досталось тяжелое наследство, но она без колебаний взвалила на себя это бремя, вознамерившись до конца нести свой крест. Экономическое положение королевства было катастрофическим: государственный долг в пять раз превышал годовой доход. В отдельных провинциях крестьяне бросали свои земли, видя бессмысленность собственных усилий, ибо всего урожая не хватало на уплату налогов. Чиновники, не получавшие жалованья, готовы были пуститься во все тяжкие. Плачевным было и положение провинциального дворянства, почти ничего не получавшего от своих обнищавших крестьян. Стоит ли удивляться тому, что эти дворяне становились под знамена принцев и крупных сеньоров, которые под предлогом борьбы за реформу церкви подняли мятеж против законной королевской власти? Военная служба, единственное их призвание, давала им средства к существованию. В стране назревал конфликт не менее, а может быть, и более страшный, чем Столетняя война: под шумок воззваний к борьбе за веру разворачивалась гражданская война.