– А потом? – тихо спросила я.

– А потом… А потом было утро, и я пошла на кухню варить кофе и готовить омлет! Вот и все, что было потом, собственно! Мы позавтракали, обсудили планы на вечер и разбежались по своим делам.

Помню, что он мне крикнул из машины: «Отвези серый пиджак в химчистку!» И я отвезла. Вот и все, собственно.

– Слушай! А давай закажем кофейку с пирожными! – оживилась Рита. – Очень хочется сладенького! Наверное, реакция на стресс.

Заказали. Молча пили кофе и с удовольствием поедали нежнейшие трубочки и эклеры.

– И ты все забыла? – спросила я. – Сумела забыть?

– Ну, знаешь… Простить – это не значит забыть! Хотя иногда я ловлю себя на мысли, спрашиваю себя: «Я забываю?» Я забываю, да. Но я – помню! Конечно, все помню! И с этим ничего не поделаешь. Просто надо решить – что тебе надо, собственно говоря? Нужно сократить собственные страдания, потому что это процесс крайне разрушительный. Поняла?

– Не совсем, наверное.

– Ну не сразу, не сразу. – Рита ободряюще улыбнулась. – Главное – ответь сама себе на вопрос: сможешь ли ты без него жить? В смысле, как тебе будет лучше – с ним или без него? Вот это главный вопрос, который ты должна решить. Тогда все имеет смысл – и твои жертвы, и долгий путь к прощению, и переделка себя – всей себя, ломка такая настоящая под новую ситуацию, и ущемление твоих амбиций, и все остальное. А потом, знаешь, я подумала: а почему я должна отдать его, готовенького, выпестованного, сделанного моими руками, такого вот успешного и хорошего мужика какой-то молодой и полной сил суке? Я-то жизнь на него положила! Здоровье отдала.

– Я поняла, – отозвалась я. – Наверное, поняла. Мне так кажется. Ты очень мне помогла, правда. Не в смысле того, что твоя беда облегчила мою, нет.

– Да я понимаю, в каком смысле! – Мы обнялись.

Я засобиралась домой. Чувствовала, что Рита очень устала и ей хочется поскорее остаться одной и улечься в постель.

Конечно, договорились созвониться и еще увидеться, сходить в Пушкинский и Третьяковку. Где-нибудь пообедать.

У двери я обернулась:

– А мальчика этого ты видела?

Рита покачала головой:

– Это, пожалуй, мое единственное условие – никаких контактов с его ребенком. Я даже мимо его фотографий прохожу и отвожу взгляд. Не могу. Тяжело. Наверное, когда-нибудь отпустит. Ребенок-то ни в чем не виноват!

Мы еще раз попрощались, и я медленно пошла по длинному коридору. Слышала, как защелкнулся замок в Ритином номере.

На улице только что прошел сильный дождь – мокрый асфальт пах свежеприбитой пылью. Я дошла до скверика перед Большим театром и села на скамейку. «Ни о чем сейчас не думать!» – приказала я себе. Получилось. Потому что думать о чем-либо совершенно не было никаких сил.

До дома от метро я плелась медленно, как старуха. Разделась и плюхнулась на диван. Закрыла глаза.

«Господи! – подумала я. – Неужели все подряд такие – от самых плохих до самых хороших мужей? Полигамность, моногамность… Рушатся семьи, рушится вера в человечество. Происходит обрушение душ. И рвутся сердца. Кому верить на этом свете, если предают самые дорогие и близкие люди? Или воспринимать все, как Светка Горб – без истерик и страданий, без пафоса? С иронией и даже – с юмором? Или – не грустить и отвечать тем же. Око за око, зуб за зуб. Вот тебе от меня, полигамной! Вопреки закону природы. Ведь так больнее!»

Рита не выходила из головы. И Сашка не выходил. Марголин! Лучший муж на свете! Пример для окружающих! Рита права – он не изменил. Он – предал. Поймала себя на мысли, что уже дифференцирую – где измена, а где предательство. Значит, уже готова оправдать своего. Придать его поступку другой статус. Сама усмехнулась. Ритин случай сложнее, болезненнее. Но вот только мне не легче от этого. Ей-богу – не легче!

Или – все-таки легче?

Три дня провалялась в постели. Бездумно провалялась. Позвонила маме и Анюте, сказала, что у меня грипп. Навещать не надо, да и опасно! К чему такие риски?

Все спокойненько со мной согласились. Правильно, у всех свои проблемы. Подумаешь, приболела!

Настойчиво звонил городской. Надоело слушать трезвон, и я взяла трубку. И обрадовалась, что взяла. Дядя Гоша! Самый близкий и любимый папин друг. Вместе выросли в маленьком городке в Белоруссии. Вместе учились в университете. Да и вообще – всю жизнь вместе, даром что один уехал в столицу, а второй остался в Минске.

Дядя Гоша рассказывал, что в Москве у него «очень важные дела», и сам рассмеялся:

– Какие дела у такой важной персоны с пенсионным удостоверением, сама понимаешь!

Я тоже засмеялась и очень ему обрадовалась. Дядя Гоша назначил мне свидание у третьей колонны Гранд-опера – так он шутя назвал Большой театр. Я было начала возражать – никакой колонны, приезжайте ко мне! Но он меня, как всегда, переспорил, назвав себя при этом назойливым и занудным старикашкой.

В семь вечера я, тщательно причесанная и накрашенная, в белых брюках и красном пиджаке, стояла у колонны Большого. Дядя Гоша шел навстречу быстрой и молодой походкой. Как всегда, элегантен, седовлас и красив. В джинсах и светлой ветровке.