Синее море и остатки белого города. Разрушенные колонны, уходящие в небо – тоже ярко-синие.

Сели на камни – под рукой шустрой змейкой юркнула быстрая ящерица. Закрыла глаза – и было счастье! Одно большое счастье и больше ничего!

И ерунда, что на вторую ночь стерва-горничная не пустила ее в номер – ерунда! Она поцеловала его и пошла на вокзал. Какая чушь! Ночь пролетит быстро, а наутро они опять будут вместе! И это будет целый и долгий день – до самого вечера, до самого поезда.

Бедная моя, милая! Тяжело, ох, как тяжело.

Но врачи говорят, болезнь долгая. На всю жизнь. А это значит, что она будет жить! Мучается, конечно, слабенькая. Но какой с нее спрос? Жила бы только!

А все остальное – он. Да что там – с радостью! Все – как благо! А он сильный. Что ему хлопоты? Лишь бы жила…

К его родне поехали вместе лишь однажды. В самом начале семейной жизни. Она тогда сказала:

– Все понимаю. Поеду. А там уж как сложится, не обессудь!

Да все он понимал! И что родня его ей до фонаря, и смотрины эти. И про сестер своих языкатых все знал, про брата-дурачка – что у пьяного на языке. Мать тогда была уже почти не в себе – не слышала, не видела. А вот сноху разглядела! Нашептала ему:

– Ну, и влип же ты, Ванька!

Да и сестры туда же – хихикают, переглядываются, обсуждают. В уши дуют те же песни – влип, бродяга.

Ничего не понимают! Ничего! Деревня убогая. Не видят, что она для него…

Да все она для него! Земля, небо, воздух! Без нее – ни дышать, ни жить… Воздуха без нее не хватает.

Счастливый какой. Господи! Спасибо за все!

Брат-дурачок в бане ему:

– Баба у тебя – не украсть, не посторожить! – И заржал, как конь.

Тьфу, противно! Скорее бы домой, скорее. Не получилась теплая встреча. В поезде она ему сказала:

– Извини, но я туда больше ни ногой!

Нет такого вопроса на повестке дня, нет и не будет.

Он закивал:

– Что ты, конечно, понятно все.

Что ей эти золовки, дуры эти бестолковые, мамаша на печи, братан-алкаш. Застолья их идиотские – с самогоном, песнями и мордобоем. Банька по-черному, сапоги резиновые.

Разве для нее такая жизнь? Да уже и не для него. Все – чужое, ненужное. Все раздражает. Завязали, хорош. Однажды еще съездил, года через три, – племяш утонул, от старшей сестры. Ну и на могилку к матери – заодно. Совесть очистил.

Нет у него больше никого. Только она.

Да и никого больше и не надо. Она одна для него – все. И мать, и сестра, и жена, и дочь.

Ну, какое же счастье! Вот ее жалко – она-то такого не испытала! Хотя… Разве он знает? В курсе разве? Что у нее там было, до него?

А ему и знать не надо! Все, что ему надо, – у него есть. Она.

В больницу надо, сама понимает. Если все на самотек – долго не протянет. Или протянет, но в муках. А может, и к лучшему? Или по-честному – цепляется за жизнь, цепляется! Хоть и говорит, что на черта все это, но… И море вот захотела, и кукурузы! Значит – держится! Пусть одной рукой, но… Надо в больницу. А летом – на море! В Крым. Нет, там будет слишком больно. Лучше на Азовское. Мелко, тепло, виноград. Домик какой-нибудь маленький, саманный на берегу. Стол во дворе под виноградом. Солнце и море – больше ничего. А, еще – он… Но с этим надо смириться. У нее же уже почти получается – столько лет тренировки, столько усилий! Просто – не замечать. И все.

Потому что понимает – ни больницы, ни моря без него не будет. Невозможно без него. Такое вот условие дьявольского пари!

Смирилась. Почти.

Нинка на кухне опять громыхает. Сколько в человеке грохота, неловкости. Стучит в дверь:

– А на первое что? А на второе? А компот?

Бестолочь! Тупица непроходимая. Все прописано и все оставлено – мясо, капуста, картошка. Нет, надо еще уточнить. Еще сто нелепых вопросов. Сто дурацких телодвижений.

Сказала:

– Оставь меня в покое! Делай, что хочешь. Мне не важно. Только тише, ради бога тише!

Обиделась.

Нинка хозяйку ненавидела. Всей душой ненавидела. Называла про себя фифой, цацей, барыней хреновой. Ни рожи, ни кожи. Тела – и того нет. Высохла вся от злости и безделья. Для чего такие бабы на свете живут? Вот для чего? Только небо коптят, атмосферу заражают. А ведь и квартира, и деньги, и муж.

Муж – это главное. Даже чуть-чуть главнее квартиры. Самую малость. Если бы дали выбирать – задумалась бы. Какой бы другой мужик – да не надо задаром. А тут он, Ванечка. Горячий, торопливый – но ей, Нинке, нравится. Все по-быстрому, но по делу. Правда, слов хороших не говорит. Все слова для фифы бережет, для цацы своей. Ну и пусть! Зато на ее подушке лежит, не на фифиной! И обнимает – ее. И целует ее. И руки его – по ее телу, по ее груди, по ее животу.