Шрифт:
Вспомните «Взвейтесь кострами, синие ночи»! И вот они рядом: Павка Корчагин, в выгоревшей буденовке, Тимур и мальчишки из его команды, Саша Чекалин… Вдумайтесь, дорогие мальчишки и девчонки — самое лучшее и беспокойное племя на свете, — вдумайтесь, какое великое дело, дело, завоеванное революцией, предстоит продолжить вам, капитанам будущих открытий!
…В каждой веточке Поет гроза, В каждой клеточке Живет гроза… Капитаны будущих открытий, В этот мир суровый приносите Беспокойство светлое в глазах! Знамя то, что вскинули отцы, К дальним горизонтам понесите, Внуки коммунаров, Сорванцы, Капитаны будущих открытий!— Отряды, сми — и-р — но! Равне — ние на революцию!
Впервые у себя дома Александр Иванович принимал гостей. Потертые чемоданы заменяли стулья. И раскладушку поставили к столу. На столе стояла бутылка шампанского, три стакана и банка из-под сметаны, заменяющая четвертый стакан.
Ужин был адмиральский. Картошка в мундире, банка крабов, селедка на газете. И двести пятьдесят граммов «Мишек». От картошки шел вкусный пар, лоснилась жирная спинка селедки.
Машу посадили на раскладушку. Андрей сел на подоконник. Александр Иванович и Виктор — на чемоданы.
Пашкову все время казалось, что Маша чувствует себя неловко в этой холостяцкой квартире. И от этого он смущался, говорил невпопад.
А Маше нравился этот по — студенчески безалаберный стол, где «мишки» соседствуют с селедкой, а хозяин такой симпатичный бука. «Почему его так сразу полюбили ребята?» — думала она.
…Странные дни начались в редакции. То было все привычно: планерка, макет, выпуск газеты. А теперь часто речь шла не о газете, а об отряде «Искатель». И уже все привыкли, что в кабинете Воронова был почти всегда Пашков. Кое-кто это осуждал, говорили: «Мы же газета, а не детский сад». А Маша вдруг заразилась отрядом, чего сама не ожидала. Число ребят катастрофически росло. Они шныряли по редакции, то и дело открывали двери в кабинеты, просили бумагу, клей, звонили кому-то по телефону. Воронов, которого все считали строгим шефом, только улыбался, когда ему жаловались сотрудники. Больше того, мальчишки добрались и до кабинета главного. Они заходили к нему без всякой робости, и Воронов, становясь совсем несолидным, размахивал руками, смеялся и спорил по поводу какой-нибудь новой идеи заместителя начальника штаба Никиты Березина.
И вот сейчас в комнате у Пашкова разговор опять шел о мальчишках.
— Вы знаете, друзья, — начал Ребров, — я был сегодня в обкоме комсомола. Там только и разговору, что о нашей затее. «Искатель» получает прописку!.. Да, чтобы не забыть, палатки можно будет получить хоть завтра.
— Послушай, Саша, — улыбнулся Воронов, — а ты не думал, что, когда сегодня ты так лихо маршировал с мальчишками, тебя случайно видели сослуживцы… Представляю, конфуз: серьезный инженер серьезного треста и с мальчишками… При всем честном народе… Под барабаны…
— Наоборот, это делает честь тресту, — улыбнулся Пашков, а про себя подумал: «Не дай бог, если видели!»
На инженера Пашкова в тресте посматривали с усмешкой: «Чудак! Ни кола, ни двора, ни семьи. Уж возраст такой, пора бы и остепениться». А он не хотел остепеняться. Он всегда недолюбливал слишком степенных людей.
И будто догадавшись, о чем думал Пашков, Маша сказала:
— Страшно люблю чудаков! Помните у Хикмета: «На чудаках земля держится…» Так выпьем за чудаков!
Пашков неловко разлил по стаканам шампанское.
— Я помню, ваш редактор, когда он еще был матросом, писал стихи, и нам они очень нравились… Андрей, как это там… «И только море, день и ночь…»
— Нет, я лучше другое… Ты знаешь, когда мы сегодня стояли в сквере… В общем слушайте:
Я часто задаю себе вопрос: как я живу — пылаю или тлею? И вслушиваюсь в отзвук дальних гроз, и что не жил в семнадцатом, жалею. Но тут же говорю себе: — Постой, вглядись в свои стремительные будни, в любом рабочем дне грохочет бой без выстрелов, но яростный и трудный. Грохочет бой, и знамя Октября все так же зажигающе и свято. Грохочет бой, я чувствую себя Великой Революции солдатом!— Браво, браво! — Виктор Ребров слегка похлопал в ладоши. — А вы знаете, когда сам редактор пишет стихи, это уже кое-что…
— Я предпочитаю писать корреспонденции, а стихи для себя.
Где-то на улице забренчала гитара. Не вставая с подоконника, Андрей толкнул створки окна, и в комнату вошла песня про сказочную страну Карелию, где над соснами высоко в небе плывет озеро в острых искорках звезд.
Бренчала гитара. Пахло рекой и молодой травой.
И Маша вдруг вспомнила университет, Москву. Как это все далеко и близко! Вначале в газете на нее смотрели как на дипломированного птенца. Литработника Андрееву переводили из отдела в отдел. Потом пришел новый редактор, Воронов. И все как-то само собой изменилось. Он не читал ей нудных нотаций, как это делалось раньше. Воронов просто предложил ей заняться подростками. Ей вообще-то было безразлично: подростки так подростки. Как-то пришло письмо в газету о трудной жизни одного мальчика. И она написала статью: «Кто в ответе за Валерку?» Статью читали. И даже ответственный секретарь, желчный, нервозный человек, Тарас Яковлевич Крымов на планерке сказал, что материал ничего. А потом появился Пашков. Странно, какой-то там инженер — экономист взбудоражил всю редакцию. Мальчишки и девчонки стали темой номер один.
Пашков думал совсем о другом. Прошло уже десять дней отпуска. Суматошных, тревожных десять дней. Быть может, он зря взял на себя роль командира мальчишек. Раньше ему казалось, что все это гораздо проще. Теперь все обрастало целой сетью сложностей и неожиданных препятствий. И как бы он ни отгонял его от себя, все время в его мыслях вертелся один и тот же вопрос: «А получится ли из этого что-то?»
Глядя на лица гостей, он старался поймать и у них эту затаенную тревогу. Но все смеялись, пели песни. И он тоже смеялся и пел. И ловил себя на мысли, что смеется и поет.