Вслед за беседой в Смольном, по полученным ранее доносам Волковой были арестованы десятки людей. В последующие годы Волкова продолжала писать доносы, один из которых в 1949 году попал к Сталину. По указанию Сталина все названные в этом доносе лица были арестованы. Как утверждала Волкова, в связи с этим доносом она была вызвана на приём к Сталину.

В 1956 году Волкова обратилась с письмом в ЦК КПСС, где заявляла, что в месяцы, предшествовавшие убийству Кирова, она по заданию «органов» «гуляла» с человеком по фамилии Николаев, и от него узнала о готовящемся покушении. По её словам, за месяц до убийства она отослала «предупредительные» письма Кирову и в ЦК ВКП(б). После того, как эти письма были перехвачены «органами», руководители УНКВД водворили её в психиатрическую больницу.

Это заявление Волковой проверялось работниками КГБ, которые признали её сообщения недостоверными. Между тем в письме Волковой наряду с явно фантастическими измышлениями содержались и некоторые действительные факты, достоверно назывались фамилии и должности многих работников Ленинградского УНКВД того времени и лиц, осуждённых по процессу «Ленинградского центра». Известно также: пяти подсудимым, проходившим по процессу чекистов, вменялось в вину игнорирование сообщений Волковой и водворение её в психиатрическую больницу [215]. Можно предположить: одна часть руководителей УНКВД сознательно втягивала Волкову в готовившуюся провокацию, а другая их часть, не знавшая об этой провокации, сочла её доносы очередной нелепой выдумкой и попыталась избавиться от неё.

Процесс чекистов представлял новую амальгаму, поскольку, наряду с Запорожцем (как мы увидим далее, одним из непосредственных организаторов убийства), на скамью подсудимых был посажен близкий друг Кирова Медведь.

Незадолго до убийства Кирова Ягода пытался заменить Медведя Е. Г. Евдокимовым — одним из наиболее нечистоплотных чекистов, участвовавшим в фабрикации ряда фальсифицированных процессов, начиная с «шахтинского дела» 1928 года. Попытка Ягоды не увенчалась успехом, поскольку Киров выразил по поводу неё резкий протест Сталину [216].

Процесс Медведя призван был отвести подозрения от Ягоды, которому на одном из заседаний Политбюро Орджоникидзе бросил обвинение: «Вы являетесь виновником смерти Кирова». Однако в то время Сталин ещё не был склонен пожертвовать своим главным помощником в организации репрессий против оппозиционеров. Он лично отредактировал и утвердил составленное и подписанное Ягодой «Закрытое письмо НКВД СССР», в котором говорилось, что руководители ленинградского НКВД «ослепли, оглохли и уверенно уснули (? — В. Р.) на своём революционном посту» [217]. Таким образом, даже в документе, предназначенном исключительно для «органов», Медведю и его сотрудникам ставилась в вину всё та же необъяснимая «халатность». После процесса 12-ти по стране ходила многозначительная шутка: «Не медведь съел ягоду, а Ягода съел Медведя».

Осуждённые чекисты оказались на Колыме, причем некоторым из них было разрешено приехать туда с семьями. Они не только не были заключены в концлагерь, но получили ответственные посты в руководстве Дальстроя — треста по дорожному и промышленному строительству, находившегося в ведении НКВД. В 1937 году Медведь и другие осуждённые по процессу 12-ти были расстреляны.

На процесс чекистов Троцкий немедленно откликнулся статьёй «Всё постепенно становится на своё место». В ней он уточнял свои прежние предположения о подлинных виновниках убийства Кирова. Уже после процесса «Ленинградского центра» Троцкий, исходя из сообщения о «консуле», высказывал уверенность, что руководство НКВД знало о готовящемся террористическом акте. Теперь подтверждение этого он находил в процессе ленинградских чекистов. Правда, Троцкий продолжал считать, что в планы Сталина — Ягоды не входило убийство Кирова. Он полагал, что перед НКВД ставилась следующая цель: подготовить заговор, косвенно впутать в него оппозиционеров и в последний момент предотвратить покушение. Задача Ленинградского УНКВД, по его мнению, состояла в том, чтобы «найти подходящего консула, свести его с Николаевым, внушить Николаеву доверие к консулу и пр.; одновременно надо было подстроить связь между группой Зиновьева — Каменева и ленинградскими террористами. Это не простая работа. Она требует времени. А Николаев не стал ждать. Расхождение темпов работы Медведя и работы Николаева и привело к кровавой развязке» [218].

После раскрытия действительного имени консула от версии о нём как о посреднике между террористами, Троцким и зарубежными секретными службами пришлось отказаться, дабы не вызвать нежелательных разоблачений со стороны самого консула, находящегося за границей. Поэтому на процессах Зиновьева — Каменева и Медведя о консуле уже не упоминалось. Обращая внимание на это обстоятельство, Троцкий писал: «Если консул не был агентом ГПУ [219], как хотят нас уверить лакеи Сталина, то он мог действовать только по поручению какого-либо иностранного правительства, латышского или германского (как намекала сталинская печать). Почему же не вывести преступную банду на чистую воду? Почему бы, например… не поставить вопрос о террористических преступлениях дипломатии на обсуждение Лиги Наций? Казалось бы, игра стоит свеч. Между тем Сталин не проявляет ни малейшего интереса к дипломату-террористу и его вдохновителям» [220].

Тщательно избегая малейших неточностей и не вполне достоверных предположений, Троцкий в целом правильно расценил смысл и назначение как самого «процесса 12-ти», так и недомолвок и недосказаний в официальном сообщении о нём. Комментируя предъявленное чекистам обвинение в том, что они знали о готовящемся покушении, он подчёркивал: «Знать это они могли только от собственных агентов, принимавших участие в подготовке террористического акта. Однако об этих агентах на процессе не было сказано ни слова».

Отмечая, что «признание о фактическом соучастии ГПУ в преступлении прикрыто жалкой фразой насчёт „небрежности“», Троцкий писал: «Нет, „небрежность“ тут ни при чём. Избыток усердия, азартная игра за счёт головы Кирова — это объяснение более отвечает сути дела». По поводу же того, что подсудимые признали это обвинение, Троцкий замечал: у них не оставалось другого выбора. «Обвиняемые выбрали из двух зол меньшее. Не могли же они, в самом деле, заявить, что участвовали в преступной провокации с целью амальгамы по прямому поручению Ягоды: такое признание стоило бы им головы. Они предпочли быть обвинёнными за „преступную небрежность“».