Волна массовых арестов конца 1934—1935 годов позволила Сталину достигнуть по крайней мере одной цели: была прервана связь Троцкого с большинством его единомышленников в СССР, перекрыты основные каналы его информации о положении в партии и стране. Отныне анализ событий в Советском Союзе Троцкий вынужден был строить главным образом на основе материалов советской печати.

Информация, которая всё-таки продолжала просачиваться к Троцкому от советских оппозиционеров, прежде всего касалась положения узников сталинских тюрем и лагерей. Завесу над преступлениями Сталина помогли в этот период приоткрыть и свидетельства нескольких советских и зарубежных оппозиционеров, сумевших вырваться из СССР.

Одним из них был рабочий Таров, проведший семь лет в ссылке и тюрьмах. В 1933 году он обратился с письмом в ЦК, в котором выражал готовность, не отказываясь от своих политических убеждений, прекратить оппозиционную деятельность, чтобы принять участие в борьбе против фашизма. Ему было отказано в просьбе о приезде в Москву для личных переговоров, а местные чины ГПУ поставили условием его освобождения публичное заявление с признанием Троцкого «вождём передового отряда контрреволюционной буржуазии». Когда Таров отказался выступить с таким заявлением, его перевели в ссылку в Андижан, откуда ему удалось в июне 1934 года бежать за границу.

В 1935 году из СССР вернулся А. Цилига — бывший член Политбюро югославской компартии, арестованный в 1930 году за пересылку Троцкому некоторых оппозиционных материалов и за участие в организации югославской группы политэмигрантов, близкой к левой оппозиции. После выдачи провокатором этой организации Цилига провёл пять с половиной лет в ссылке и политизоляторах. Лишь после нескольких голодовок и попытки самоубийства Цилиги НКВД удовлетворило его требование о возвращении на родину.

В апреле 1936 года из СССР был выслан французский писатель Виктор Серж, имевший советское гражданство. Примкнувший к левой оппозиции с 1923 года, Серж был в 1928 году исключён из ВКП(б) и арестован. После его освобождения (в результате протестов французской общественности) ему было отказано в заграничном паспорте, который он требовал для себя и тяжелобольной жены. В 1933 году Серж был вновь арестован и сослан в Оренбург. Лишь после трёхлетней кампании, развёрнутой зарубежной общественностью за его освобождение, и личного обращения по этому поводу Ромена Роллана к Сталину, Сержу было разрешено покинуть Советский Союз.

В статьях Тарова, Цилиги и Сержа, появившихся в «Бюллетене оппозиции», приводились многочисленные факты пыток и издевательств над советскими и зарубежными оппозиционерами: избиений, обливания протестующих ледяной водой из брандспойтов, насильственного кормления во время голодовок, натравливания на них уголовников и т. д. В этих статьях была представлена и более широкая картина положения в советских тюрьмах. Таров рассказывал о том, как в камере площадью в 25 кв. м находилось 35 женщин, из них 8 с грудными детьми [283]. Цилига сообщал, что в 1930 году в ленинградской тюрьме люди стояли целыми сутками — без пищи и сна — в коридоре перед дверями следователей или подвергались многочасовому конвейерному допросу. «Это были дни массовых восстаний крестьян против сталинской коллективизации, дни массовых расстрелов по всей России…— писал Цилига.— За редчайшим исключением о расстрелах этих печать ничего не сообщала» [284].

Рассказывая о существовании в первой половине 30-х годов четырёх специальных лагерей для политзаключённых, Цилига писал: «Страшнейший и новейший враг политически преследуемых в России — это концентрационные лагеря… Новые фараоны „воспитывают“ в них сотни тысяч крестьян и рабочих и десятки тысяч уголовных, получая взамен даровой труд» [285].

Виктор Серж вскоре после своего приезда во Францию обратился с открытым письмом к Андре Жиду, занимавшему в то время позицию активной поддержки сталинского режима. Вспоминая о своём знакомстве с дневником Жида, опубликованным в 1932 году, Серж писал: «Прежде всего я был счастлив, что Вы пришли к социализму… И вместе с тем я был удручён контрастом между Вашими утверждениями и окружавшей меня действительностью. Страницы Вашего дневника я читал в такое время, когда никто (в Советском Союзе.— В. Р.) не рискнул бы вести дневник, зная, что в какую-нибудь ночь за ним неминуемо придёт политическая полиция… Возможно ли, спрашивал я себя, чтобы Вы ничего не знали о нашей борьбе, о трагедии революции, опустошённой изнутри реакцией?.. Три года прошло с тех пор, и какие годы! Отмеченные гекатомбами, последовавшими за убийством Кирова, массовыми ссылками части населения Ленинграда, арестами многих тысяч старых коммунистов, переполнением концлагерей — несомненно наиболее обширных во всём мире… Бросается в глаза, как чудовищный полицейский аппарат, сам порождая многочисленные жертвы, делает из советских тюрем подлинные школы контрреволюции, где вчерашние советские граждане перековываются в завтрашних врагов» [286].

Рассказывая об условиях, в которых находятся в СССР писатели — люди, «профессия которых состоит в конечном счёте в том, чтобы говорить за тех, у кого нет голоса», Серж приводил список репрессированных литераторов, осуждённых за принадлежность к зиновьевцам или к троцкистам (последних «подвергают наиболее жестоким преследованиям, ибо это наиболее стойкие»). Наряду с этим Серж называл имена арестованных писателей, представлявших и иные направления общественной мысли. «Что стало с духовным братом нашего великого Александра Блока… Ивановым-Разумником? В 1933 году он сидел в тюрьме, как и я. Правда ли, как утверждают, что старый поэт-символист, Владимир Пяст покончил самоубийством в ссылке? Преступление его было велико: он впал в мистицизм… Ограничиваюсь здесь упоминанием писателей, иначе длинные страницы были бы испещрены именами героев» [287].

Сразу же после приезда из Советского Союза в Бельгию Серж возобновил переписку с Троцким. В письме от 29 апреля 1936 года он рассказывал: «В Оренбургской трёхлетней ссылке я встретился с рядом замечательных товарищей, от которых имею разновременные поручения к Вам и прежде всего самые сердечные приветы… Я помню, с какой радостью меня провожали в Оренбурге товарищи, оставшиеся под пятой ГПУ. Одна мысль, что кто-то передаст их братский привет — для них большая, большая вещь. В ссылках и в тюрьмах уже выковались замечательно преданные и глубоко убеждённые революционеры, выдерживающие с поразительной стойкостью систематические удушения» [288].

16 июня Серж переслал Троцкому письмо оппозиционера, в котором говорилось: «Имели ли Вы в своё время информацию о „Рютинской платформе“ и о его „право-левом блоке“? В этой платформе была дана оценка деятельности Троцкого, заключающая полное признание основной её правильности. Тогда же нам пришлось встретиться в Москве с членами партии, близкими к некоторым правым кругам (Слепкова, Астрова, Марецкого и К°). Все эти бывшие „троцкоеды“ совершенно изменились и не скрывали — разумеется, в интимных кругах — своё новое отношение к Троцкому и троцкистам. С тех пор они успели сесть прочно и много раз покаяться — но что у них в душе? В изоляторе я встретился с бывшим управделом Рыкова Нестеровым… Те же в общем настроения. Моё личное мнение, что за последние годы легенда о троцкизме совершенно распалась в мало-мальски мыслящих головах» [289].