Если это так, подумал я, то как же понять слова Туровского, сказанные им в кабинете?

Газета сообщала о параде в Киеве. «На трибунах стояли: Коссиор, Постышев, Петровский, Любченко, Якир, Затонский, Балицкий, Попов, Шелехес, Порайко, Сухомлин, Шлихтер, С. Андреев... Мотомехчасть выделяется сотнями воспитанных в ней стахановцев. Бывший партизан, причинивший много неприятностей немцам и гетманцам в 1918 году, товарищ Шмидт в совершенстве овладел новой техникой».

«Ну, — подумал я, — эта заметка в «Правде» придется ворчуну по душе».

...Пришел зыбкий рассвет. Из окна вагона открывалась широкая даль. Родившись вблизи тихой зеркальной Ворсклы, я любил этот знакомый мне с детства пейзаж. За Борисполем началась полоса заливных лугов.

Рассеченный московской магистралью, красный, словно окованный бронзой, бор тянулся от Гребенок до самого Киева.

Зычный гуд паровоза гремел по округе, как боевой клич. Много лет подряд стоят эти задумчивые леса, пропуская мимо себя вереницы звенящих и ревущих составов. Из Москвы и из Харькова путь в Киев лежит через Дарницкий мост. Сжалось сердце, обвитое тревогой...

Густая заросль жасмина зеленела там, где когда-то стояло капище Даждьбога. Оттуда опальный идол был низвержен киевлянами в холодную пучину Непряди. Вдали, на высоком берегу, под каменными нагромождениями минувших веков высились золотые шлемы Киево-Печерской лавры. По реке скользили белые, как лебеди, экспрессы, плелись буксиры, увлекая за собой почерневшие баржи.

Мы любовались заднепровской ширью, уплывавшей на восток. А там, вдали, на востоке, чернели сосновые леса. Из этих лесов тысячу лет назад выходили скопища половцев, привлекаемых богатствами стольного града Киева. А позже, как саранча, вылетали оттуда орды татар.

Славянский утес не дрогнул против половцев и против монгол. Но я не мог себе представить того кровавого урагана, который вот-вот разыграется здесь, на этой священной для нас земле, тех жертв, которые понесет народ, и того зла, которое будет причинено нашей Родине.

А вот и вокзал — тяжеловесное слепое чудовище, созданное бездарными строителями.

У подъезда стояла знакомая фигура слепого нищего с мальчиком-поводырем. Они тянули на два голоса веселую детскую песню: «Петушок-петушок, золотой гребешок». В этом был какой-то психологический смысл. Веселых попрошаек никто не обходил.

Столица Украины. Восемь месяцев назад здесь подводились итоги больших Киевских маневров. Здесь я прощался с нашим славным гостем из Парижа Луи Легуэстом. Тогда и я был гостем столицы. Теперь придется прописываться в ней на постоянное жительство. На постоянное ли?..

Судя по ситуации, по звериному реву берлинского радио, всем нам, всему Киевскому гарнизону, и не только ему, предстоит дальний путь на запад, на встречу с фашистским воинством. А пока мы туда подойдем, с ним сцепятся наши союзники — чехословацкие и французские дивизии. Договор... И, может, где-нибудь на Рейне еще встретимся с нашим стажером Легуэстом.

Сомнений нет — в Киеве не засидимся. Его придется покинуть. Но пусть это случится не раньше, чем будет создана тяжелая танковая бригада имени товарища Сталина, предназначенная «открывать дорогу войскам».

С товарной станции, где выгружались эшелоны, боевая техника своим ходом двинулась в Вышгород.

В тенистом сосняке у Днепра, вблизи высоких вышгородских холмов, на которых некогда стояла летняя резиденция князей Киевской Руси, в течение всего апреля трудились наши люди. Во главе с капитаном Чурсиным они возвели ряд легких вспомогательных сооружений — навесы для мастерских, для машин, для классных занятий, пищевой блок, столовую, легкие хибарки для командиров, домик для детской площадки, протрассировали линию палаток.

Шмидт любезно отвел половину своей лагерной площадки для нашего тяжелого соединения. Штаб 8-й мехбригады потеснился в своем просторном бревенчатом бараке в пользу нашего штаба. Я рассчитывал, что 4-я тяжелая танковая бригада ТРГК разместится в Вышгородском лагере с теми же удобствами, какие имел наш 4-й танковый полк в Чугуеве.

С этими мыслями в открытом газике, вместе с Хонгом, я двигался в лагерь по загородным киевским проселкам во главе нашей колонны Искоса поглядывая на спутника, вспоминал весенний разговор с Якиром. Я думал: «Неужели этот замечательный командир, безупречный штабник, — человек с двойной жизнью, чемодан с двойным дном?» Не верилось.

У дач Кульженко нас нагнала легковая машина. Спрыгнувший с нее старший лейтенант, назвавшись адъютантом командира танкового корпуса Борисенко, настойчиво просил повернуть на Сырец, где меня ждал его шеф. Я подумал, что командир корпуса интересуется судьбой своего младшего брата. Взводный командир 4-го танкового полка Борисенко рвался с нами в Киев, а неумолимая отборочная комиссия определила его в Дальневосточный полк.

Хонг повел колонну, я пересел в машину старшего лейтенанта.

Борисенко, герой гражданской войны на Северном Кавказе, дважды краснознаменец, небольшого роста, коренастый, с добрым мужицким лицом, в своем лагерном кабинете усадил меня за накрытый столик, налил бокал цинандали, поздравил с прибытием и сразу повел такой разговор: