7 февраля 1992 года российский парламент принял практически без изменений «Закон о защите прав потребителей», который разрабатывали мечтатели-консюмеристы в пику закону о качестве, разработанному советским Госстандартом. Не было уже ни Госстандарта, ни зампреда правительства СССР по социальным вопросам Александры Бирюковой, ни самого СССР.

Зато были товары. Черт знает какие, черт знает как произведенные и черт знает как продаваемые. Предстояло всерьез побороться за их качество и всерьез разъяснить российским потребителям, какие у тех есть права.

Диана Сорк всерьез полагала, что нет ничего хуже, чем быть девочкой из Подмосковья, особенно если ты еще и еврейка. Поэтому считала себя девочкой из Одессы, ибо в Одессе родилась, а в подмосковном Хотькове просто жила. У девочек, живших в Москве были музеи, кинотеатры, кафе, хотя бы время от времени. К тому же девочки, жившие в Москве, каждый день шли из школы домой мимо магазинов, и всегда был шанс, хоть и небольшой, что в тот самый миг, когда девочка идет мимо магазина из школы, на прилавок выбросят какую-нибудь красивую одежду, и очередь не успеет быстро собраться, и деньги окажутся в кармане. Или наоборот, очередь будет такой длинной, что успеешь занять ее и сбегать домой за деньгами, вернуться и купить что-нибудь такое, в чем потом не стыдно сходить в театр или даже в кафе. Так Диана представляла себе жизнь московских девочек.

Про девочек из глубокой провинции Диана думала вот что: их родители знали, что надо хоть раз в жизни повезти ребенка в Москву и показать Кремль. Многие девочки из провинции имели в Москве родственников, к которым приезжали раз в год, селились недели на две и целыми днями ходили в музеи, театры и по магазинам.

А вот у девочек из Подмосковья не было ни того ни этого. Они не ходили по улицам большого города из школы домой. Им до большого города было, предположим, полтора или два часа на электричке — путь, казалось бы, недалекий, но трудный. Родители часто возили Диану в столицу смотреть Мавзолей или Кремль, но им почему-то не приходило в голову отпустить дочку в Москве одну поглазеть на магазинные витрины. Ни в четырнадцать, ни в шестнадцать.

У родителей девочки из Подмосковья не было такого чувства, будто Москва где-то далеко, будто нужно собираться в нее как в далекую, но обязательную экспедицию, как магометане собираются в хадж. Родителям не приходило в голову, что девочке надо сходить на концерт группы «Машина времени» или спектакль Яновской «Соловей», где андерсеновскую птичку играл сорокалетний мужчина в телогрейке, вместо соловьиных песен читавший стихи не опубликованного еще Бродского. Москва была совсем рядом, и как-то казалось, что вот-вот все эти культурные достижения и новые веяния девочкою будут увидены. А московские знакомые и родственники не приглашали Диану погостить пару недель, потому что родственников в Москве у Дианы не было. Так она и не видела Москвы, кроме достопримечательностей. Ни в двенадцать лет, ни в четырнадцать, ни в шестнадцать.

К восемнадцати годам Диана уже училась в юридическом техникуме, но и тут обнаружилась ужасная дискриминация девочек из Подмосковья. Московские девочки жили в родительских квартирах. Но для девочек из Подмосковья общежития в техникуме не было. Пришлось снимать комнату, работать ради этого в детском садике ночной няней и перепечатывать на машинке чужие дипломные работы по сорок пять рублей штука. И план у Дианы был такой: вот она закончит техникум, пойдет работать секретарем в Верховный суд и одновременно станет учиться на заочном и через пять лет будет иметь и опыт работы в суде, и высшее юридическое образование, и совсем немного времени пройдет, а она уже станет судьей.

Адвокатом Диана быть не хотела. Профессия адвоката представлялась девочке из Хотькова безнравственной, потому что каким же надо быть безнравственным человеком, чтобы защищать преступника и пускаться на юридические хитрости, чтобы помочь преступнику уйти от правосудия.

Правосудие Диана считала священным и мечтала служить ему. Однако любовь эта не была взаимной: работать в Верховный суд Диану не приняли без объяснения причин, хотя неформально кто-то и шепнул ей, что в советском Верховном суде не может, просто не может почему-то работать еврейка.

Тут уж ничего не оставалось, как поступать на юридический факультет, на дневное отделение, потому что там хотя бы стипендию платили. До третьего курса, как и многие студенты того времени, Диана жила впроголодь. Немножко помогали родители. По выходным можно было поехать к ним в Хотьково и отъесться за всю неделю. И учиться хорошо, и не оставлять надежды рано или поздно все-таки стать судьей.

На третьем курсе и эти Дианины мечты разбились о национальную принадлежность. Студентка Сорк попыталась вступить в руководящую и направляющую Коммунистическую партию, но в партию ее не приняли, и кто-то неформально объяснил, что не примут никогда. Потому что в Советском Союзе судья должен быть членом компартии, но еврей не может быть судьей, и, стало быть, если просто еврей в партию вступить может, то еврей с юридическим образованием не может никогда, дабы даже и в мыслях у еврея не было мечтать о судейской мантии. Диане мягко намекнули, что для евреев в советской юриспруденции есть только одна профессия — адвокат. Именно что защищать преступников и пускаться на всяческие хитрости, дабы помочь преступникам уйти от правосудия.

Это был серьезный удар. Диана привыкла стараться, но как-то странно ей было стараться теперь — ради того, чтобы стать адвокатом.

Это был 1989 год. До окончания университета Диане оставалось два года, и доучивалась она как-то уже по инерции. Пока на одной из лекций профессор Суханов не предложил студентам посещать факультативные занятия по гражданскому праву, и Диана пошла. Гражданское право уж как минимум гарантировало Диане, что не придется защищать в суде убийц и насильников. Гражданское право спасало от позора, каковым тогда казалась адвокатура молодой максималистке. И беда была только в том, что мелочной какой-то казалась Диане вся эта гражданско-правовая проблематика.