Понимаете, что происходит? Епископ не дает благодати и не отнимает благодать, он совершает священнодействие — дает дар благодати Господь и отнимает его Бог, а не епископ. Поэтому о Священстве писали святые отцы с очень… я бы сказал, очень сильными словами. Очень сильными…

Иоанн Златоуст, например, писал: «Не думаю, чтобы в среде священников было много спасающихся — напротив, гораздо более погибающих и именно потому, что это дело требует великой души». Григорий Богослов писал: «Ибо многие облечены саном, да не все имеют благодать». Исидор Пилосеот писал: «Священство прилично только некоторым и не многим — именно же, держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие».

Исидор Пилосеот указал на одну из таких черт серьезных, которые мы — и, к сожалению, не только мы, а всегда — наблюдаем в церкви: когда получивший сан начинает самоуправно действовать по отношению к пасомым. Конечно это беда. Поэтому святые отцы прямо указывают, что того наставника, который действует самоуправно, нужно избегать и удаляться. Подлинный наставник всегда, прежде всего, является примером смирения. Слышите? Смирения… Не смиренничения, конечно, а смирения.

Тот же, который превозносится над своими пасомыми, тот, который командует направо и налево, уже ясно показывает себя — кто он есть. Это уже бездарный священник; долго ли он будет таким — это уже не наш суд, но нужно это понимать. Пасторство это не сан сам по себе, сан только тогда, когда человек соответствует этому сану.

Ефрем Сирин пишет: «А я, возлюбленные, прихожу в ужас, видя на что отваживаться имеют обычай некоторые безумцы, которые решаются бесстыдно и опрометчиво искать Священства и принимают оное, не быв призваны к Христовой благодати, не зная того, что огнь и смерть собирают себе они, бедные». Видите как? Вот какой взгляд!

У Симеона Нового Богослова, не знаю, зачитать его или нет — пространная немножко цитата, но очень интересная — но я зачитаю. Потерпите, да?

«Ибо я говорю и свидетельствую всем: кто прежде не оставит мира и от души не возненавидит всего мирского, и искренно не возлюбит Единого Христа, и ради него не погубит душу свою, не заботясь ни о чем для человеческой жизни, но, как бы, ежечасно умирая, не будет о себе много плакать и рыдать, и не будет иметь желания только к Нему одному, и через многие скорби и труды не сподобится восприять Божественного Духа — тот да не дерзнет принимать Священства и предстоятельством над душами перестать начальником, ибо в суд и осуждение будет предприятие таковых дел. Это хуже убийства, хуже прелюбодеяния и блуда, и всех других грехов. Все эти грехи ныне совершаются против людей, торгующий же нагло Божественными таинствами и продающий благодать Духа, грешит, конечно, против самого Бога». Понимаете? Вот какие грозные слова. Называет их торгующими благодатью…

Действительно, я вот открыл (появились вот), «Письма Иоанна Крестьянкина» и он там пишет о некоторых, что есть даже такие, которые крестят мертвых младенцев. Доходят уже совсем. «До ручки», что называется. Докатились. Ну, хорошо. В общем-то, более–менее понятно, что связано со Священством и об этом я больше распространяться не буду, а скажу несколько о других Таинствах, поскольку это имеет прямое отношение к нашей встрече.

Перейдем к другим Таинствам. Второе Таинство, которое нам очень важно и нужно, с которым мы постоянно соприкасаемся — это Таинство Евхаристии.

Господь сказал: «Кто не ест плоти Моей, не пьет крови Моей, не имеет жизни вечной». Очень сильные, надо сказать, слова. И для каждого верующего человека понятно, что без причащения говорить о членстве в церкви, по крайней мере… — лучше молчать, а не говорить. Что это такое? К чему мы приступаем? Что это дает человеку?

Здесь есть множество вопросов понимания этого таинства, поэтому остановлюсь только на некоторых из них. Первое, что я хочу сказать, что никакого, по выражению Хомякова, «атомистического» чуда здесь не происходит. Пусть не смеются над нами, там за стеной. Пусть не обвиняют нас, что мы людоеды или христоеды. Пусть не думают, что мы верим в то, что хлеб и вино эти превращаются в вот это вот (как назвать это мне) — физическое тело. Что мы поедаем Христа. Мы этому не учим. Не об атомистическом чуде мы говорим. Совсем нет.

После освящения Даров, дьякон говорит священнику: «Раздроби, владыко, святый хлеб сей». Совсем не о физическом превращении — нам навязали это опять все оттуда же, из католического запада. Там придумали, на Тредентском Соборе (вообще-то начиная с тринадцатого столетия, а затем уже на Тредентском Соборе), эту формулу поразительную. Именно: через благословление хлеба и вина, сущность хлеба целиком изменяется в сущность плоти Христовой, а сущность вина — в сущность Его крови. По Фоме Аквинскому, этому одному из самых авторитетных богословов и святых католической церкви, Евхаристия есть убиение, заклание Христа — иммолацио Кристи. То есть священник превращается в палача.

И они не содрогаются от этой жуткой вещи. А потому что все это понимают таким кровяным каким-то образом. Ничего подобного! Происходит нечто другое — великое и спасительное для человека. Чем тело Христово отличалось от нашего тела? По своим физическим, химическим свойствам? Ничем. Если мы скажем отличалось, тогда мы впадаем в величайшее заблуждение. Ничем. Такое же было. Такое же… Подчинялось тем же законам, имело те же формулы и больше ничего. Ничем не отличалось.

И глубочайшим образом отличалось! Чем же? Только тем, что оно было соединено — неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно — было соединено с Богом Словом. Это был Богочеловек. Поэтому прикосновение одно к нему исцеляло человека. Одно прикосновение… Женщина только прикоснулась, и тут же она исцелилась. Вот чем отличалось. Оказывается, соединение с Богом делало Его — делало Его плоть, эту плоть — делало такой, скажем, чудодейственной. Делало Его плоть спасительной. В силу чего? — повторяю еще раз — вот этого нераздельного соединения с Божеством.

Почему я об этом говорю? Потому что как раз в этом-то происходит основное, что совершается в Таинстве Евхаристии. Что там происходит? Происходит именно восприятие, восприятие Христом в свою ипостась, в свое естество Богочеловеческое, этого хлеба и вина. Происходит вот это неслитное, неизменное, нераздельное, неразлучное единение этого хлеба и вина с кем? — с Богом Словом воплощенным. Соединение вот какое — теснейшее. Благодаря чему? Не физическому изменению, а соединению этих хлеба и вина с Богом Словом. Это соединение хлеба и вина отныне именуется истинным Телом и Кровью Христа. Потому что отныне они соединены с Богом Словом Воплощенным, становятся едиными с ним, поэтому каждый причащающийся, как говорил Кирилл Александрийский, сотелесен Христу, единокровен Христу, то есть мы становимся — мы, по своему телесному (не только душевному) состоянию — становимся такими, как Он.