Вчитайтесь, пожалуйста, в эти строки! Любой, кто когда-нибудь служил в армии, знает: если маневры закончены, а твою дивизию прячут в густых лесах у границы (кстати, как долго можно держать в этих самых лесах десятки тысяч военных со всем снаряжением и боевой техникой?), значит, происходит что-то экстраординарное. Даже если в армии вы не служили, но ходите в лес за грибами или на охоту, постарайтесь представить свою реакцию при обнаружении в этом лесу многих тысяч вооруженных до зубов, пахнущих костром и изгрызенных комарами военнослужащих! Обратите внимание и на то, как легко командарм разрешает подобные перемещения на расстоянии артиллерийского выстрела от границы с немцами, которых в то же время нельзя «провоцировать» под страхом сурового и неотвратимого наказания: «Подумав, согласился…» Смею заверить, вас, читатель: если бы такое – несогласованное с вышестоящими штабами – перемещение войсковых соединений произошло в СССР даже в относительно мирное брежневское время, ответственных за это ждали бы скорый суд, лагеря, а то и кое-что похуже. То же самое, кстати, справедливо и в отношении любой другой армии мира. Служившие в армии, скажите: часто ваши части бросали насиженные места и прятались в лесах? Любое скрытное санкционированное передвижение воинской части в мирное время – это верный признак заблаговременной подготовки к войне. Любое несанкционированное – это начало военного переворота. Вспоминаю канун советского вторжения в Афганистан: тогда – за месяц до его начала – мой одноклассник шепнул на переменке, что его отец, служивший летчиком в части военно-транспортной авиации, базировавшейся под Тулой, зачем-то оказался на границе с упомянутой страной…

Может, две дивизии корпуса Федюнинского собирались «обрушиться» на вторгнувшихся фашистов? Предлагаю вернуться к засевшему в приграничных лесах 15-му стрелковому корпусу в следующей книге цикла – когда речь зайдет о планах советского командования…

До сей поры мы говорили о воспоминаниях десантников, кавалеристов и пехотинцев. Теперь обратимся к мемуарам представителей механизированных войск. К.К. Рокоссовского, как и А.В. Горбатова, «неожиданно» выпустили из концлагеря, подлечили в Сочи, и в конце 1940 года назначили командиром формируемого все там же – на Украине – 9-го механизированного корпуса. «Откровенно говоря, – признается прославленный военачальник, тактично умалчивая о своем неприятном знакомстве с ГУЛАГом, – мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор – было ясно, что она все равно нападет на нас… В мае новый командующий Киевским Особым военным округом М.П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба. В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно – Луцк – Ковель. В дни полевой поездки я ознакомился с приграничной местностью на направлениях вероятных действий корпуса и на других участках» («Солдатский долг», с. 8). Вновь заметим, что такие «поездки» у военных называются рекогносцировками, а производят их в районах предстоящих боевых действий. Запомним также, что каким-то чудесным образом начальники будущего выдающегося полководца уже в маезнали, на каких именно участках границы его корпусу придется «отражать» немцев, которые, как мы помним, «все равно нападут». Еще один важный факт – для тех, кто любит поговорить о недоукомплектованности советских мехкорпусов: даже недоформированный и находившийся в резерве фронта 9-й мехкорпус, располагавший на начало июня 300 танками (вместо 1031, положенных по штату), уже в мае планировал какие-то совместные действия с знакомой нам по воспоминаниям пехотного командира Федюнинского 5-й армией на западной границе. И что в составе этой армии уже имелся один механизированный корпус – 22-й – под командованием генерал-майора Кондрусева С.М., располагавшего на тот момент 746 танками. Вместе эти два соединения насчитывали бы 1046 танков – эквивалент полностью укомплектованного боевыми машинами мехкорпуса. Кстати, именно из штаба 5-й армии Рокоссовский и получал приказы после начала войны.

«Еще во время окружной полевой поездки, – пишет он, – я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И.И. Федюнинский, С.М. Кондрусев, Ф.В. Камков ( командиры соответственно стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов, входивших в состав 5-й армии. – Прим. авт.). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией…» (там же, с. 9). Готов биться об заклад, что Кондрусев с Федюнинским и Камковым (а также командиры других переброшенных на Украину мехкорпусов – Власов, Рябышев, Карпезо, Фекленко, Соколов, Чистяков и пр.) после таких «поездок» тоже хорошо знали, на каких участках придется сражаться их корпусам!

Рокоссовскому вторит и его коллега – Д.Д. Лелюшенко, которого в феврале 1941 года назначили командиром только что созданного 21-го механизированного корпуса Московского военного округа. Интересно, что формировали корпус не в Центральной России, а почему-то в районе Идрицы – Опочки (Псковская область) – на линии старых укрепрайонов, где Лелюшенко с нетерпением ждал получения новой бронетанковой техники – «мощных КВ и Т-34». «Примерно за месяц до начала войны, – пишет Лелюшенко, – будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника: «Когда прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, гитлеровцы готовятся…» («Москва – Сталинград – Берлин – Прага», с. 12). Его успокоили: «Не волнуйтесь, – сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко. – По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году» (там же). «И все же, – признается Лелюшенко (который, к слову, по должности должен был знать об официально установленной очередности формирования мехкорпусов) – среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Поговаривали о неизбежности войны с фашистами, несмотря на успокаивающее сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г. Многие из нас понимали, что это сообщение не для нас…» (там же). Совершенно верно: сообщение это было сочинено исключительно «на экспорт» – для внешнего, так сказать, употребления. Уже упоминавшийся ранее бывший генерал-лейтенант НКВД П. Судоплатов подчеркивает: «Интересно, что заявление ТАСС сначала было распространено в Германии и лишь на второй день опубликовано в «Правде» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930—1950 годы», с. 197).

Упомяну одну, на мой взгляд, показательную нестыковку в повествовании прославленного военачальника: на странице 12 своих мемуаров он жалуется, что у него в корпусе лишь «98 устаревших БТ-7 и Т-26», а на странице 13 уже говорит о том, что «красноармейцы и младший командный состав частей овладевали новой техникой: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать машину в полевых условиях, приближенных к боевым». Понятно, что «устаревшие» танки (кстати, БТ-7 был принят на вооружение Красной Армии в 1935 году) никак не могли за четыре недели, остававшиеся до войны, превратиться в новые. И что, таким образом, оказавшийся накануне войны за пределами своего «родного» Московского военного округа 21-й мехкорпус таки успел получить какое-то количество «мощных КВ и Т-34». По другим данным, уже на начало июня в корпусе имелось не 98 танков, а минимум 120. Вдобавок к ним он после начала войны получил 95 противотанковых орудий на механической тяге и два батальона БТ-7 с отборными экипажами, сформированными из преподавательских кадров Военной академии моторизации и механизации (позже – Военная академия бронетанковых войск). Эти БТ-7, кстати, были ничем не хуже легких танков чешского производства – Pz-35(t) и Pz-38(t), которыми и были преимущественно вооружены противостоявшие им дивизии 4-й танковой группы немцев.

Важно отметить, что вышеупомянутые 105 БТ-7 и два Т-34 из военной академии с экипажами, состоявшими из опытнейших инструкторов, прибыли на подмогу 21-му мехкорпусу уже 24 июня 1941 года(см. с. 503 книги Е. Дрига«Механизированные корпуса РККА в бою»). Невиданная, скажу вам, оперативность: ведь война началась лишь два дня назад! Даже в Кремле во время погрузки двух вновь сформированных батальонов в эшелоны (самое раннее – утром 22 июня) никак не могли знать о ждавшей Красную Армию катастрофе. Соответственно, не могли там принять и столь спорное решение – кинуть в топку войны лучшие танкистские кадры. Это, кстати, не единственный случай подозрительно скорого появления в приграничных округах элитных по сути бронетанковых подразделений, созданных на базе преподавательских кадров танковых училищ, располагавшихся в глубине СССР. Лично у меня создается впечатление, что это было частью плана по резкому «одноразовому» количественному и качественному усилению ударных частей РККА. И что этот довольно радикальный план начал осуществляться еще до началавойны.

Думаю, что и директива наркома обороны СССР от 16 мая 1941 годаоб усилении дополнительным вооружением и техникой не успевших пока закончить формирование 19-го, 16-го, 24-го (КОВО), 20-го, 17-го, 13-го (ЗапОВО), 2-го, 18-го (ОдВО), 3-го, 12-го (ПрибОВО), 10-го (ЛВО), 23-го (ОрВО), 25-го (ХВО), 26-го (СКВО), 27-го (САВО) и 21-го (МВО) мехкорпусов до 1 июля 1941 года (с. 56 книги Е. Дрига) – часть того же плана. Согласно информации указанного автора на усиление мехкорпусов, в частности, должны были направляться 1200 76-мм орудий, 1000 45-мм противотанковых орудий, 4000 пулеметов ДП, которых хватило бы на 50 полков (24 76-мм, 18 45-мм орудий и 80 пулеметов в каждом). Для перевозки всего этого вооружения предполагалось выделить 1200 машин ЗИС и 1500 машин ГАЗ. Очевидно, что подобные мероприятия действительно должны были радикально повысить боеспособность мехкорпусов «второй очереди». Интересно, что закончиться они должны были к вполне определенной дате – 1 июля 1941 года. Прошу обратить внимание на этот день: на него, как будет показано далее, завязывалось выполнение и многих других похожих планов и директив РККА и РКВМФ. Подчеркнем также, что ни малейшего военного смысла в усилении, скажем, 27-го мехкорпуса, находившегося на тот момент в далекой Туркмении (Мары, Кизил-Арват, Самарканд) не было бы, не существуй планов его скорой преброски на западные границы СССР. А такие планы, как мы убедимся позже, претворялись в жизнь начиная с первой декады мая 1941 года. Попутно отметим, что, имея в виду уже запланированное неблизкое путешествие 27-го мехкорпуса с границы южной на границу западную, не было никакого смысла в поставке новой техники на «старое место» – в Среднюю Азию. Причитавшиеся ему танки, противотанковые пушки и автомобили соединение наверняка получало бы уже по прибытии в пока неизвестный даже его командиру конечный пункт назначения.

А вот еще один интересный факт: оказывается, как и Рокоссовский, Лелюшенко « 15 июняпо плану, разработанному штабом корпуса» приступил вместе со своими командирами дивизий и полков «к рекогносцировке на даугавпилсском направлении». По всей видимости, корпус уже тогда предполагалось использовать в составе тайно созданной за месяц до этого27-й армии под командованием генерал-майора Н. Э. Берзарина (в будущем – первого советского военного коменданта Берлина). Во всяком случае соединение Лелюшенко вряд ли смогло бы действовать в зоне ответственности упомянутой армии, если бы это было не так. «Карта полковника Воейкова ( командир 42-й танковой дивизии. – Прим. авт.), – делится Лелюшенко, – вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развертывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения…» Иными словами, в случае начала войны 21-й мехкорпус должен был действовать гораздо западнее назначенного ему района формирования. Подчеркнем, что начальники Лелюшенко тоже оказались «провидцами» и точно знали, где его бойцам придется отражать «готовившихся немцев». Тем более удивительно, что свое выдвижение к Даугавспилсу соединение Лелюшенко начало не 22 июня, а со значительным опозданием – в 16 часов 25 июня. Почему? Что такого изменилось в предвоенных планах?.. Ведь нападение немцев, как писал Лелюшенко на странице 13, считалось «неизбежным»…