День Победы отметили в госпитале, как полагается. Был хороший обед, нам выделили спирта, да еще мы сами достали водки, вина. Некоторые плакали. Не верили, что остались живы. Кто имел пистолеты, устроили вечером салют. Все крепко выпили. Один лейтенант засадил пулю в окно третьего этажа. Дежурный врач отобрал, у кого успел, оружие, обещал написать рапорт. Но все обошлось… Победа ведь!

После выписки нас, целый вагон офицеров, отправили в Белую Церковь. Наверное, слишком много победителей скопилось за границей. До марта 1946 года я служил в Киевском военном округе командиром взвода в пехотном полку. Там получил один за другим три своих ордена. «Красную Звезду» – за снайперские успехи. А как еще назвать? За то, что без малого четыре десятка фрицев перебил? Второй орден Отечественной войны второй степени – за Карпаты, третий орден, тоже Отечественной войны второй степени, – за штрафную роту. Спасибо майору Малышкину. Медаль «За боевые заслуги» получил аж в 19бЗ году. Еще пара-тройка представлений на награды так и затерялись в штабах. Бог с ними! Не за ордена воюем – так говорили мы тогда.

Я рвался домой. Соскучился по родным. В марте 1946 года меня, как получившего три тяжелых ранения, демобилизовали. Многие офицеры завидовали. Им предстояло служить, а отпуска давали очень редко.

Вернулся в родное село. Неделю гуляли, праздновали встречу. Трое нас из семьи ушли на войну: отец, старший брат Федор и я. Вернулись все, хотя никто в тылу не околачивался. Повезло нашей маме, как мало кому в селе. Вернулись оба сына и муж. Израненные, но живые. Многие мои родственники погибли, пропали без вести. Мужиков в селе заметно поубавилось.

Специальности я, считай, не имел. Мальчишкой ушел на фронт. Получилось так, что меня сразу приметил директор школы, пригласил на работу, и я шесть лет, до 1952 года, работал в своей сельской школе военруком и учителем физкультуры. В 1948 году женился. В 1949-м и январе 1951 года родились два сына: Володя и Слава. А в марте 1952 года меня снова забрали на военную службу. Отправили аж на край света, на Дальний Восток, в город Советская Гавань, или, как мы ее называли, Совгавань. Вскоре ко мне приехала жена Лиза со старшим сыном Володей. Младшего оставила у дедов в Челябинске.

Втроем объехали весь Дальний Восток, жили в вагонах, бараках, даже юртах. Воинская часть строила железные дороги, в том числе Трансмонгольскую железнодорожную магистраль, за что я получил Почетную грамоту от главы Монгольской Республики Цеденбала с его личной подписью.

В 1957 году был направлен в Сталинград. Где в составе воинских частей восстанавливал город, строил Сталинградскую ГЭС, которую позже назовут Волжской. Почти каждый год после окончания строительства ГЭС выезжал на уборку урожая, на целину. Командировки были долгие, по 3–4 месяца.

В 1970 году был демобилизован из рядов Советской Армии в должности командира автомобильной роты. Перед демобилизацией получил майора. Высоко меня не двигали, образование 7 классов, война, да офицерские курсы. Учиться дальше уже поздно было. Семья, дети.

Встречался ли со своими друзьями-фронтовиками? Редко и случайно. Года до 1965-го или 1970-го Дни Победы вообще не отмечались. Поздравит командир части ветеранов, и все дела. Говорят, Хрущев не хотел широко отмечать День Победы, чтобы не «травмировать» наших друзей и союзников из ГДР. Может, и другие причины были. Не знаю. А потом неожиданно про нас вспомнили. Во всех селах, даже самых маленьких, построили памятники с фамилиями погибших фронтовиков. Правильное дело. Стали устраивать встречи, дарили на Девятое мая именные часы, радиоприемники.

А первым, о ком я узнал из своих однополчан, был Иван Сочка, с кем вместе воевали в Карпатах. На Дальнем

Востоке в моем взводе оказался по призыву паренек Гриша Сочка. Я его расспросил, оказалось, что это его дядя. Вернулся домой живой, с наградами. Женился, имеет детей. Я послал ему письмо, Иван мне ответил. Договаривались встретиться, какое-то время переписывались. Потом меня перевели в Монголию, и переписка наша прекратилась.

В конце пятидесятых годов встретил случайно в Сызрани Прокофия Байду. Мы с женой и сыновьями сидели на вокзале, ждали поезд до Инзы. Ехали в отпуск к родне, в село. Вдруг подходит ко мне здоровенный дядя. Сразу узнали друг друга. Кинулись обниматься, я познакомил его с семьей, пошли отмечать встречу. Отмечали целый день. Мы пропустили несколько поездов и уехали в Инзу только ночью. Прокофий тоже имел семью, жил на небольшой станции, мимо которой проезжал поезд из Сталинграда на Сызрань. Чуть не утащил к себе в гости. Но куда нам с кучей вещей да с детьми? Договорились, что приеду в гости в другой раз.

Прокофий рассказал, что лежал в госпитале вместе со старшиной-танкистом Василием Лыковым. Тому ампутировали ногу пониже колена. Сильно он не горевал. Очень уж ему опять не хотелось садиться в танк. «Меня в последний день бы убили», – так, смеясь, говорил Василий. Мол, без ноги не пропаду, зато живой.

К сожалению, с Прокофием Байдой мы больше не встретились. Писали друг другу изредка письма. Каждый раз, когда ехал в отпуск и проезжал мимо его станции, смотрел на дом Прокофия, в полусотне метров от железной дороги. Старший сын, Володя, меня уговаривал: «Давай заедем в гости». Но не получилось.

Вот и вся история моей воинской службы на фронте и в мирное время.

Отец, как и многие фронтовики, выжившие после ожесточенных боев, не кичился наградами. Надевал только на День Победы. В его рассказах не было и тени хвастовства и было мало героики, которую я по молодости и глупости хотел слышать. Как он кучу фашистов из снайперской винтовки уничтожил, как громили и гнали немцев. Отец рассказывал то, что наиболее крепко врезалось в память, и говорил о войне правду, которую в те годы не очень-то приветствовали.

Майор запаса Советской Армии, Николай Александрович Першанин, умер в 1992 году от нефрита. Почки застудил еще на войне. Отец лежит под песчаным бугорком на склоне Красноармейского кладбища на окраине Волгограда. У него хорошее место. Отсюда далеко видно. За сосновым леском и железной дорогой начинается степь. Запах полыни и хвои. Цепочка синих озер на горизонте. В 1998 году там же похоронили и маму, Елизавету Васильевну Першанину.

Об отце я написал несколько документальных очерков. Лишь в 2007 году собрал воедино все записи, документы, воспоминания родни и друзей. Так родилась эта повесть. Пусть она будет памятью об отце, так же, как и его документы, боевые награды, которые хранятся в нашей семье.

Март сорок четвертого года. Второй Украинский фронт

Снег, сначала редкий, сыпал теперь вовсю крупными влажными хлопьями. Причудливой формы снежинки медленно таяли на лицах и ладонях погибших бойцов штрафной роты. Телогрейки и ватные брюки уже покрылись слоем снега, скоро снег перестанет таять и на остывающих лицах.

Остатки моего 3-го взвода тесной цепочкой вжимались в основание отвесного обрыва. Полоска берега и ледяная, с серыми проталинами, поверхность речки, которая именовалась на карте Талица. Одна из бесчисленных речушек, набирающих силу весной, когда тает снег.

Прорыв с целью захвата плацдарма на правом высоком берегу. Так громко именовалась безнадежная атака нашей 121-й отдельной штрафной роты. Хотя обсуждали атаку долго, но обсуждение и подготовка – это не одно и то же. А для хорошей подготовки времени и возможности не оставалось. Мало чем нам мог помочь пехотный полк, потрепанный в зимнем наступлении, и слишком быстро набирала силу третья военная весна.

Лед на речках таял под теплым солнцем и ненадолго схватывался ночными морозами. Мы двинулись вперед незадолго до рассвета. Три взвода численностью четыре с половиной сотни человек. По армейским меркам, почти батальон.

Как бы осторожно ни двигались бойцы, но треск тонкого, кое-где уже размытого льда немцы уловили раньше, чем мы рассчитывали. Под раздачу крепко попал 2-й взвод, двигающийся в центре. Досталось и нам. Ночью саперы снимали мины, лед их держал неплохо. Ползли, не проваливаясь, и мы, хотя чувствовалось, что ледяное покрывало дышит. Не сегодня-завтра пойдут трещины, и начнется ледоход, который сделает переправу невозможной.

И все же наш 3-й взвод переполз речку. Отчасти помогло то, что мы двигались на фланге, немного в стороне от основных сил роты. Нам даже выделили с полсотни рваных маскхалатов. Командир роты капитан Тимарь приказал натянуть поверх телогреек и ватных брюк запасное белье, безжалостно кромсая его, если не лезло. В общем, как могли, замаскировались.

Под огонь попали, когда передовая группа выбиралась на правый берег. Казалось, самое трудное позади. Взвод бесшумно миновал отмель левого берега, прячась за редкими кустами, и, замирая при свете ракет, грамотно, без суеты, переполз речку.

Искрящийся мелкими кристаллами туман, который бывает только ранней весной, скрадывал видимость и хорошо помогал нам. Оставалось выползти на правый берег, преодолеть метров двадцать пять полосы перед обрывом и осторожно (а может, и бегом) рвануть по заранее присмотренному откосу наверх. Но тонкий у закраины лед затрещал сразу в нескольких местах, кто-то тяжело, как тюлень, ухнул в промоину. Вся маскировка и слаженная осторожность полетели к черту. Поднялась суета. Одни, шумно ломая лед, брели к берегу, другие оглядывались по сторонам, не зная, что делать, но большинство по моей команде бежало к откосу. Здесь, впереди траншеи, выставлялось на ночь боевое охранение: пулемет МГ-42 и человек семь немцев. Пулеметчик успел хорошо приложиться длинной очередью. Тех, кто бежал впереди, смахнуло, покатило по откосу.

В окопе уже рванула граната, опрокинув пулемет. Бойцы, набежав, стреляли в упор в охранение, взлетали и опускались приклады. Остальной взвод бежал по откосу под плотным огнем из вражеской траншеи, которая располагалась метрах в восьмидесяти от края обрыва. Боевое охранение уже добили, мы торопились, несмотря на сильный огонь, к траншее.

Рядом со мной – мой заместитель младший лейтенант Левченко, чуть приотстав, ординарец Савельев. Здесь мы столкнулись со встречной цепью немцев, выскочивших из траншеи. Мы выиграли какие-то секунды, пока одетые в шинели с портупеями или маскировочные костюмы и белые каски фрицы разглядывали диковинное войско, возникшее из тумана. В телогрейках, нательных рубашках, обвязанные серыми простынями, с тюрбанами из полотенец, накрученных на шапки.

– Бляди! Бей их!

– А-а-а!

Тяжелое дыхание, яростная ругань, мат на русском и немецком. «Ура» не кричали, не хватало дыхания. Рвались вперед, стреляя на ходу. Если бы добежали до траншеи и дело дошло до рукопашной, возможно, атака завершилась бы удачно. Терять моим бойцам было нечего, но враг ценил свою драгоценную арийскую кровь куда дороже. Мы рвались вперед, пытаясь дотянуться до врага прикладами, штыками. Просто пальцами, ради чего не жалко отбросить оружие – из-под намертво сжатых пальцев эти уроды не уйдут!

Упал один, второй фриц, еще несколько человек, но остальные открыли огонь в упор. Господи, сколько у них автоматов! Немцы отступали, выстилая перед собой полосу огня! Я расстрелял магазин трофейного МП-40, кого-то свалил. С фланга ударил по нам станковый пулемет. Немцы уже лежали на истоптанном снегу, давая возможность развернуться другому пулемету. Второй номер расчета, встав на корточки, держал сошки на плечах, а пулеметчик подметал склон со скоростью двенадцать пуль в секунду.

Бойцы валились, как куклы, убитые наповал или смертельно раненные огнем двух скорострельных «машингеверов» – МГ-42. Кто-то успел срезать из винтовки скорчившегося второго номера, но немецкий пулеметчик успел выдернуть сошки и стрелял с пояса. Винтовка бойца вылетела из рук вместе с брызгами крови из полуоторванной руки. В пулеметчика стрелял Левченко, я и кто-то еще. Мы его свалили, и последние пули ушли в небо.

Но это уже не имело значения. По нам вела огонь вся траншея, а залегшая прореженная цепочка фрицев швыряла гранаты: «колотушки» с длинными рукоятками, кайзеровские утяжеленные «лимонки» и цилиндрические стаканы М-34, взрывающиеся от удара о препятствие.

Взрывы хлопали густо, сливаясь в сплошной треск. Те из наших, кто остался жив, какое-то время огрызались огнем. Перед атакой нас тоже хорошо снабдили гранатами (кто сколько унесет), и мы кидали в ответ свои «лимонки» и РГ-42, заставляя фрицев вжиматься в снег.

Под прикрытием гранат, двух ручных пулеметов и огня с левого берега мы скатывались с откоса. Оглушенные, злые, контуженные, продолжая стрелять. Часть вместе со мной, младшим лейтенантом Левченко и кем-то из сержантов кинулись под обрыв. Мы не хотели отдавать захваченный кусок берега, а тем более удирать, подставляя под пули спины.

У кого не выдержали нервы, новички, штрафники из тыловой братии, бежали через речку назад к левому берегу, отмели, где можно укрыться в кустах и среди редких деревьев. Из тех, кто выбрал этот путь, спаслись немногие. Остальные грязно-серыми комками с расплывающимися пятнами крови остались лежать на льду. В них продолжали стрелять, выбивая ледяное крошево. Тела дергались и шевелились под ударами пуль. Некоторые бойцы были еще живы и, на свою беду, пытались ползти. Их добивали один за другим

Потом начался минометный обстрел. Где лед был толстый, 80-миллиметровые мины лишь скалывали большие и мелкие куски, разлетающиеся в разные стороны вместе с градом осколков. Взрывы подкидывали и переворачивали мертвые тела, разбрасывая клочья одежды и кровяные пятна. На мелководье, где лед за эти весенние дни подтаял, взрывы мин поднимали фонтаны воды и пучки водорослей. Одно из тел скользнуло в полынью и, подхваченное течением, ушло в темную густую воду. Но разбить ледяной покров и перекрыть возможность дальнейших атак немцы не сумели. Для этого требовался более серьезный калибр.

Левченко и помкомвзвода Матвей Осин считали оставшихся в живых и погибших. Здесь, прижимаясь к обрыву, нас собралось человек сорок с небольшим. Сколько погибших лежало наверху, можно было только гадать. На льду речки насчитали два десятка тел. Получалось, примерно, что из ста пятнадцати бойцов взвода осталось в живых не более полусотни.

И неизвестно, сколько жизни отпущено нам, забившимся под обрыв. Мы приходили в себя и жадно курили. Кто-то стонал, кашлял, вполголоса переговаривались. Василь Левченко, белорус из города Кричев, рассеянно усмехался, стуча ногтями по прикладу ППШ. Чему радоваться, застряв в мышеловке? От немецких траншей нас отделяет восемьдесят метров плюс десятиметровая стена обрыва.

Впереди долгий мартовский день. У фрицев будет достаточно времени испробовать все свои хитроумные штуки, чтобы добить взвод. Но Василь Левченко все равно улыбался. С левого берега стучали пулеметы – хоть какая-то гарантия, что немцы не подползут к краю обрыва и не забросают нас гранатами. Очень хотелось жить. И штрафникам, и нам, их командирам, которые ничем не проштрафились. Мы вместе сходили в неудавшуюся утреннюю атаку и сейчас сидели, вжимаясь в обрыв, думая каждый о своем.

Я, Буканов Вячеслав Пантелеевич, родился 29 марта 1922 года в небольшом селе Самарино. Скажу сразу, что никакого отношения к городу Самара (Куйбышев) оно не имело и располагалось в Палласовском районе Сталинградской области. Единственной достопримечательностью в наших краях было огромное соленое озеро Эльтон, километрах в сорока от села. Там имелась известная на весь Союз лечебница, где лечили больные суставы люди, приезжающие сюда со всех краев. Но лечебницы и санатории были для нас недостижимой роскошью, а на Эльтон ездили за пищевой солью. Если не сахара, то соли хватало с избытком.