«А этот парень начинает мне все меньше нравиться. Жителю улицы Опанского грех не знать, в честь кого она названа…» А Прохоров знал. В тридцать пятом году он в составе комиссии центрального аппарата Главного управления госбезопасности НКВД был с проверкой в Белорусском военном округе, которым тогда командовал Уборевич. Кто бы мог подумать, что всего через два года практически все руководство округа будет смещено со своих постов и арестовано. В Минске они пробыли три дня, в последний день им устроили экскурсию по городу, поэтому Николай так свободно оперировал некоторыми названиями. Правда, фамилию Опанского он знал по другой причине.

— Слушайте, а вы как насчет пива? — Прохоров решил сыграть еще один кон.

— Не знаю, я не большой любитель…

Но сыщик уже не слушал попутчика. Он еще до прихода в купе заказал проводнику пару бутылок «Жигулевского», желательно минского. Так что одна нога здесь, другая там — и на столике уже красовались две бутылки и два стакана.

Как ни величался Полосатый, но предложенный тост за Первомай и за товарища Сталина вынужден был поддержать. Первый выпили махом до дна, а вот когда принялись за второй, то Прохоров невинно спросил:

— Ну, как «Жигулевское»?

— Неплохое пиво, — чувствовалось, что парень был рад угощению.

— Действительно, отличное пиво. Странно: когда я был у вас в тридцать пятом, то «Жигулевского» не попробовал. «Баварское» пил, еще чего-то такое пользовал. Даже каким-то «Экспортным» нас потчевали, а вот «Жигулевского» не встречал.

— Ну, значит, просто не повезло, — сочувственно заметил парень.

— А может, не делали раньше-то?

— Ну как не делали? Делали давно, я его иногда раньше употреблял. Просто так у вас получилось. Зато сегодня попробовали.

— Значит, как говорится, исправил упущение, — сыщик улыбнулся. В разговоре возникла пауза. Парень допивал пиво, а Прохоров лихорадочно соображал, что делать в сложившейся ситуации. Приняв решение, он встал:

— Пойду еще спрошу, может, завалялась у проводников бутылка-другая.

Выйдя из купе, он нашел сержанта. Растолковав тому, что он должен сделать, попросил того повторить задание. Сержант доложил по форме: сойти на первой же станции, позвонить в Москву в Главное управление госбезопасности и пригласить к телефону капитана Свиридова, рассказать тому про Прохорова и попросить, чтобы его встретили, желательно люди от Николая Николаевича. Сержант должен передать приметы Прохорова и предупредить, что в руке у того будет газета «Известия». Ну а своим надобно сообщить, что задерживается старший лейтенант милиции Прохоров по причине проверки важной оперативной информации.

Вернувшись в купе, Николай огорченно развел руками и доложил, что пивом разжиться не удалось, все у всех закончилось, хотя он даже в соседний вагон бегал. Усевшись на свое место, он достал «Известия» и сделал вид, что внимательно читает фельетон. Как опытный опер, Прохоров понимал, что все его подозрения косвенные и не тянут на подключение к проверке сил и средств наружного наблюдения, или «Николая Николаевича», как часто контрразведчики между собой называли одно из подразделений второго, оперативного, отдела ГУГБ. Однако интуитивно он чувствовал, что с пассажиром надо было работать, и надеялся на поддержку Свиридова.

Фельетон в «Известиях» ему не понравился, и он отложил газету. Попутчик вежливо поинтересовался, нельзя ли ее посмотреть, предложив на обмен «Огонек». Николай, погруженный в свои мысли, полистал журнал и на последней странице наткнулся на кроссворд. «Вот то, что тебе нужно. Отвлекись и расслабься», — он достал из кармана ручку-самописку и, спросив разрешения Леонида, начал заполнять клеточки. Дело продвигалось быстро, пока он не дошел до вопроса: «Немецкий философ XVIII века». Убедившись в отсутствии собственных познаний в этой области, Прохоров проговорил вопрос вслух и безнадежно воззрился на соседа. Каково же было его удивление, когда тот, почти не раздумывая, произнес:

— Кант.

И повторил:

— Иммануил Кант.

Николай посчитал клеточки:

— Не подходит. Здесь слово из восьми букв.

Парень наморщил лоб, но потом пожал плечами. Поезд набирал ход. За окном купе промелькнула фигура сержанта, быстро шагающего к зданию станции. «Ну, надеюсь на тебя, сержант Меньшиков, не подведи… только бы Свиридов оказался на месте», — в голову опять гуртом полезли всякие мысли. Николай встряхнулся и снова углубился в кроссворд.

Вот и Белорусский вокзал. Именно он, скрывшись полтора года назад за последним вагоном поезда, увозившего Прохорова из Москвы, стал границей между той, прошлой, и нынешней жизнью Николая. Тогда он уезжал с ощущением, что жизнь закончилась, а вот что дальше? Мысли о будущем накатывали волнами и разбегались, как тараканы во все щели. О каком будущем могла идти речь? Уволенный из органов по состоянию здоровья, бывший старший лейтенант контрразведки не видел, ну никак не видел себя вне работы, которой отдал лучшие годы своей жизни. И надо же, как все развернулось… А все дядька его, областной милицейский начальник, уговоривший пойти в угро на «чугунку». И пошло-поехало, вот даже в Москву на Белорусский снова прикатил. А тут ничего за это время не изменилось. На здании вокзала портреты тех же вождей, те же лозунги. Хотя стоп! Лозунги-то те же, а вот кое-какие вожди новые. На ум пришло вычитанное где-то латинское выражение: «Sic transit gloria mundi» («Так проходит земная слава»). Не силен он был в иностранных языках, но это выражение запомнил крепко и часто вспоминал его, когда к месту, а когда и просто так. Сейчас оно вспомнилось как нельзя кстати. Прохоров взглянул на часы. Ну вот, Первомай-праздник уже несколько минут как вошел в Москву. Между прочим, могли бы и бодрой музыкой встретить. Впрочем, стоит ли будить трудовой народ столицы из-за его скромной персоны? — да и на перроне знакомая высокая фигура маячит, которой шумный прием совершенно противопоказан.