Глебов вернулся на свое место, осмотрелся. «Странно, — сказал он сам себе. — Вроде все то же самое, но что-то неуловимо изменилось. Да нет, — возразил он себе, — в доме твоего детства и юности ничего не изменилось. Просто изменился ты, и смотришь на привычные тебе вещи другими, повзрослевшими глазами. Интересно, повзрослел, значит? — продолжил он полемику со своим alter ego, т. е. «другим я». — Значит, до двадцати пяти лет был ты, Михаил Николаевич, недорослем? Вот и Анюта тебя держала за…»

Вошедший отец помешал ему дать определение себе. Потирая руки, он разлил водочку, а тут и мать с пирогом подошла. Под пирог выпили за удачное завершение командировки Глебова-младшего.

— Миша, деньги-то хоть тебе хорошие платят? — для матери вопрос был не праздный. Завтра на коммунальной кухне ее обязательно спросят, и что Михаил сейчас делает, и сколько получает. А не спросят, так она сама заведет разговор на эту тему.

— Да те же самые, только еще командировочные, — Михаил опять сказал чистую правду. На заводе он числился в командировке в составе группы специалистов из профильного наркомата.

Когда мать пошла ставить чай, мужчины уже расставили шахматы.

— Слушай, Мишок, — заговорщицки прошептал отец, взявшись за коня. — А ты, случаем, не в Испанию собираешься?

Михаил даже охнул от такой пронырливости отца:

— Ну ты даешь! Еще раз объясняю: на секретном заводе монтируем линию, сроки очень жесткие, сам понимаешь. Вот и сидим безвылазно. Как закончим, так и вернусь.

— А я думал, в Испанию налаживаешься и с тобой подготовку проводят по военной части, да и язык ихний опять же, — в голосе Глебова-старшего младшему послышалось некоторое разочарование. «Ничего, батя, подожди, дай срок, узнаешь, в каких секретных делах сын отличится. Но пока рано, да и нельзя об этом говорить».

— Не выдумывай, батя.

— Да я так… опять же тревожно, чую я, нездорово у республиканцев дело идет, — печально заключил Николай Филимонович.

— С чего ты взял?

— Ну так я же газеты внимательно читаю…

«А вот это не надо… не хватало еще, чтобы он кому-нибудь об этом…»

— Ты вот что… ты про эти свои соображения не говори никому.

— Так я же только тебе, — жестом успокоил Михаила отец.

Игра у Михаила не заладилась. На вопрос вернувшейся с чайником матери, чья берет, сын обреченно махнул рукой:

— Совсем что-то я разучился играть, разделал меня папа, как бог черепаху. Все, сдаюсь, — он посмотрел на часы. — Да и пора мне.

— Что ж так быстро-то? — голос матери снова дрогнул.

— Вот управимся с делами, вернусь насовсем. А пока назад ехать надо, сейчас машина придет, — про машину он к месту вспомнил, у матери даже лицо просветлело.

— А ты что, начальник у них, что за тобой машина приходит? — немедленно уточнила Мария Власовна.

— Да какой я начальник. Просто я не один, нас целая группа, вот и собирают по всей Москве.

Стоя на пороге с сумкой, набитой домашней стряпней, Михаил поцеловал мать. Она перекрестила его, стараясь скрыть слезы. Еще раз поцеловав ее, он повернулся к отцу. Тот обнял сына и прошептал на ухо:

— Этот мужик-то все еще там…

Уже в машине Михаила внезапно охватило щемящее чувство жалости к родителям. И времени-то всего ничего прошло, а вот надо же… Выпорхнув волею судьбы из-под их крыла, он как-то сразу возмужал в собственных глазах. Они же ему показались милыми стариками… он впервые назвал их так про себя. Интересно, заметили ли они, как он переменился?

А мать с отцом тем временем стояли у окна. Отец проводил глазами того самого мужчину, на которого он показывал Михаилу, — тот срочно куда-то заторопился, едва сын вышел из дому.

— Вот и повзрослел наш мальчик, — сказал Николай Филимонович притихшей жене. — Видать, время пришло. Ну что ж, в добрый час…

— Дай бог, чтобы все обошлось, — прошептала Мария Власовна.

Кто-то осторожно потрепал ее по плечу. Пытаясь вырваться из цепких объятий сна, Анюта не сразу открыла глаза, и тому, кто ее будил, пришлось еще раз прикоснуться к плечу девушки.

— Вставайте, молодая засоня, нас ждут великие дела, — услышала она чей-то шепот. С усилием открыв глаза, она увидела склонившегося над собой Седого. Голос его звучал ласково, но на лице было выражение настороженности. Анюта потянулась и тут же поежилась.

— Какой я сон видела, — протянула она, не обращая внимание на слова Седого. — Будто я зимой одна заблудилась в лесу и меня снегом заносить начало… совсем замерзать стала… И тут вы меня будите.

— Ну, если замерзали во сне — это к богатству, — криво улыбнулся Седой.