Дальше Карпов импровизировал. Точно зная, в каком месте находится цель, он не мог промахнуться и с завязанными глазами.

— Вас лично и вашу труппу из пяти-шести человек охранники досматривают на входе в тюрьму: не проносите ли вы оружие, наркотики и так далее. На выходе — нет. Что можно вынести из тюрьмы — какую-нибудь поделку филиппинских умельцев? Чаще всего вы удостаиваетесь лишь мимолетного взгляда. Вы назвали Сашу своим лучшим учеником. Я просмотрел десяток выступлений и заметил вот что: вы и Саша двигаетесь одинаково. Кажется, что Саша — ваша тень. Он копирует вас. И не только в танце. Мне посчастливилось найти в Сети ролик, снятый кем-то из гостей. Он отличается от официального, снятого оператором тюрьмы, только качеством изображения и длительностью. Когда профессиональный оператор сказал себе «стоп» и остановил запись, любитель продолжил снимать. По сути, строй мобберов распался, как по команде «разойдись». Вы и Саша пошли в сторону главного корпуса — как два близнеца. Как если бы пленку разделили надвое: негатив и позитив. Походка, движения рук, поворот головы, осанка — совпадения идеальные. Вряд ли он передразнивал вас…

— Я думаю, он просто не выключился из танца, и его движения были инстинктивными.

— Вот! — воскликнул Карпов и поднял указательный палец. — Что и требовалось доказать. Саша остался в образе. В вашем образе, мистер Кейн. Вы — его живой пример, носитель определенных черт и качеств. Отчасти и остальные заключенные тоже берут с вас пример. Вы можете помочь Саше. Если вы отвернетесь от него, он сгниет в тюрьме. Он слетит с катушек. Сейчас танцы для него — отдушина, развлечение, экзотика. Но через год они превратятся для него в каторжную работу, а плац, на котором проходят бесконечные репетиции и представления, — в каменоломню.

— Хотите выдавить из меня слезу?

— Встретимся завтра.

Рональд Кейн в эту ночь долго не мог заснуть. Эстонский воздух для него стал тяжелее, чем филиппинский: он был пропитан стонами заключенных . Кейн стоит лицом к строю, поднимает руки и резко опускает их, давая команду к началу представления. Тотчас поворачивается к строю спиной. И в этот миг в строю происходит метаморфоза: порядок его не меняется, но у каждого заключенного в руках появляется кайло, роба сыреет от пота; плац покрывается безобразными ямами и грудами камней, над площадью нависает стена пыли. Кейн снова экспериментирует: сначала встает лицом к мобберам, выстроенным согласно концепции танца, и его представление о них меняется: они сосредоточены, вдохновлены — как шеренга солдат, внимающая своему командиру; он поворачивается к ним спиной и спиной же чувствует изменение в строю, как будто сотни личинок разом превратились в куколку…

Тяжелое дыхание непосильного труда — вот что он чувствует занывшим внезапно затылком.

Чертов русский! Трюкач! Подбросил в карман целую пригоршню семян, и они дали первые ростки сомнений… Он что, опытный психолог? Или он аналитик, учитывающий все обстоятельства и даже обстановку? Но в чем разница между аналитиком и психологом? В конкретном случае — никакой.

Карпов учел все обстоятельства — значит, давил на жалость, зная ее точный адрес — захолустье «учительского» сердца. Верил ли он в успех своего сомнительного, надо сказать, начинания? Фифти-фифти. Контрольного пакета у него не было. Разделил ли ответственность за судьбу одного человека поровну? Глубокие переживания в груди Рональда Кейна дали положительный ответ.

Он снова поворачивается спиной к ярко-оранжевой шеренге, опирающейся на кирки и припорошенной каменной пылью… Каждый из этих несчастных жаждет свободы. Но среди них есть человек, для которого свобода важнее. Он стоит особняком, и он главнее. Почему? Потому что за него попросили. Попросил тот человек, который придет завтра.

Время лечит, подумал Кейн. К утру эта натуральная зубная боль поутихнет.

Ему полегчало к вечеру; не только время, но и непосильный, каторжный труд на арене таллинского концертного зала выгнали из его груди жалость к заключенным в отдельно взятой тюрьме. Смертельно уставший, он был готов к безжалостному разговору с русским.

В фойе гостиницы к нему подошла женщина с броской внешностью. Ей был к лицу костюм в мелкую клетку, а черная ленточка в волосах была пикантной деталью.

— Рональд? — назвала она его по имени.

— Yes. — Кейн подумал, что эта женщина — одна из его фанаток и попросит у него автограф или попросит сняться вместе с ним. Что же, он ей не откажет. Но где же русский? Кейн хлопнул по карману широкого темно-серого блейзера в поисках фломастера, которым он расписывался на бейсболках поклонников.

— Я плохо говорю по-английски, — завершила Корбут заученную фразу. Она продолжила в том же автоматическом ключе: — Я жена Саши Котика. — И ее выразительные, как у «смешной девчонки», глаза наполнились слезами.

«Вот дерьмо!» — мысленно выругался Кейн — больше сетуя на ситуацию, нежели на эту красивую женщину. Он взял ее под локоть и подвел к столику. Подоспевшему служащему гостиницы показал два пальца, имея в виду два пойла — все равно чего: кофе, мартини, виски или пива.

Если бы сейчас к нему подошла другая женщина — красивее или уродливее, не важно, — он бы не поверил ей. Или ответил с издевкой: «Вы жена Парня из Руссиона? Поздравляю!» Эта женщина имела свое лицо, и было оно индивидуальной сборки, ее образ идеально подходил Саше, и вместе они составляли идеальную пару. Он поверил ей. Через минуту получил доказательства: Алла вынула из сумочки фотографии в фирменном пакетике «Кодак». С первой фотографии на Кейна смотрели две пары глаз, и он заострил внимание на более знакомых ему глазах… Он увидел эту пару, которую минуту назад нарисовало его воображение; плод его фантазии и изображение на снимке совпадали… идеально. Вот уже в третий раз он употребил это яркое слово.

Он взял вторую фотографию, положив первую под низ стопки. Рассмотрел третью, четвертую. Он не спешил добраться до конца этой красочной колоды из-за опаски: о чем пойдет разговор, если Алла не понимала его языка? Вот Карпов — другое дело. По-английски говорил хоть и с акцентом, но фразы строил как настоящий американец .

Девятая, десятая фотография. На каждой — соответствующая идеалу пара, по сути — идеальная любовь. Они разные, но в них не найти десяти отличий. Как еще это можно объяснить?