На улице обступает Шпильмана тротуарная сутолока‚ наделенная иными выделениями‚ словно враз отобрали заманчивые пространства и некуда теперь податься. Ежик вынюхивает густые запахи‚ запрятавшиеся в его одеждах‚ чихает в раздражении; растения в доме вынюхивают тоже и тоже‚ должно быть‚ чихают. Они прислушиваются к голосу Шпильмана‚ к его шагам‚ неспешному шевелению‚ улавливают‚ быть может‚ теплоту души и тела, а он ощущает жажду стеблей с корнями, не забывая поливать в нужные сроки, и если в горшках пересыхает земля, у Шпильмана пересыхает горло. Убывая из дома на долгие недели‚ он оглаживает листья‚ подпитывает их взглядом‚ нашептывает в чашечки цветов‚ упрашивая продержаться до его возвращения. Приходит соседка‚ подкармливает растения полезными составами‚ но они хандрят‚ блекнут‚ сохнут без Шпильмана‚ а амарилис – чувствительное создание – не зацветает в положенное время. Даже герань на балконе, безотказная страдалица‚ пропеченная солнцем‚ цветущая исправно на кривом утолщении‚ способна затосковать‚ притомиться‚ обронить пожелтевшие враз листья. Когда Шпильман возвращается из путешествия, кактус в малом горшочке, истомившийся в одиночестве, стеснительно раскрывает навстречу трепетные, желтоватые лепестки, – кто бы рассчитывал на подобные нежности при виде грубой, колючей, местами облысевшей громадины, фаллосу подобной?..

Ждет своего часа кадка с землей‚ которую Шпильман оберегает‚ чтобы проклюнулся своенравный цветок ташлиль‚ занесенный ветром‚ принес надежду с утешением‚ но он отчего-то запаздывает. Ему‚ только ему Шпильман ставит для приманивания скрипичные сонаты‚ его‚ только его приваживает чтением любимых строк: "Когда горный фазан тоскует по подруге‚ говорят‚ он утешится‚ обманутый‚ если увидит свое отражение в зеркале. Как это грустно! И еще мне жаль‚ что фазана и его подругу ночью разделяет долина..."

Женщина‚ состарившаяся преждевременно‚ выходит из подъезда с мисками и пакетами; кошки сбегаются от помоек‚ много кошек – она их кормит с малых своих доходов‚ они ей признательны. Пролетает мимо красавица-сойка‚ выказывая голубизну оперений‚ косит на них глазом. Плюхается на крышу наглая ворона‚ бочком‚ вперевалку продвигается к краю‚ постукивая лапками по черепице‚ с интересом поглядывает вниз, склонив голову. Люди ей любопытны, Шпильману любопытны тоже.

– Народ вокруг – расфасованный, со сроком годности. По сто граммов, по двести, триста сорок с довеском…

Ежик не всё понимает из его откровений, не всё усваивает, однако не переспрашивает, оставляя, должно быть, на ночное додумывание. Шпильман тоже не всё понимает, и принадлежность ежика к мужскому или женскому полу определению не поддается.

К зиме опадает листва на деревьях, проглядывает в сквозистых ветвях дом по соседству‚ этажи с подъездами‚ квартира под крышей‚ солнцем высвеченная обитель – спелой виноградиной. И внутри той виноградины – тихо‚ покойно‚ в плавной красоте движений – переплывает от стены к стене‚ готовит себе еду‚ горбится за одинокой тарелкой суховатый мужчина его возраста и размера‚ словно забытый‚ о котором некому вспомнить. Иногда Шпильману кажется‚ что человек напротив копирует его движения‚ иногда кажется‚ что это он сам – Живущий поодаль. Повышенный к нему интерес‚ как к неопознанному объекту‚ но нет под рукой подзорной трубы‚ чтобы разглядеть в подробностях‚ да и появись она, неловко вторгаться без разрешения в чужую жизнь‚ даже если та жизнь неотличима от твоей.

Порой Живущий поодаль опускает шторы на невидимом Шпильману окне‚ комната затухает‚ не просвечивая‚ и можно только гадать‚ чем он там занимается. Порой он появляется на балконе‚ с интересом разглядывает закаты‚ но ежика возле него нет‚ возле него сидит кот. Масти розовой. Пушистости чрезвычайной. Когда предлагают на завтрак творог нулевой жирности, кот взглядывает укоризненно, словно над ним насмехаются, и удаляется обиженно под вопли пристыженного хозяина: "А я, между прочим, ем!.." Когда его расчесывают, шерсть потрескивает от избытка электричества, озонируя пространства, страницы срываются со стола, липнут к коту, а он важно ходит по комнате, облепленный рукописью, косит пепельным глазом. Так ему нравится. Хозяину нравится тоже.

Кота зовут Корифей, и это ему льстит. Кот относится свысока к своему сожителю, однако менять его не собирается: "Ты не подарок, я не подарок – на том и сойдемся…" А Шпильман разъясняет ежу:

– У этого существа сумеречное состояние его бродячей души…

…вечерами Корифей обращается в собаку и с наслаждением гоняет других котов; к утру становится мышью, забивается от страха в крохотную норку‚ но это получается у него частично. Налицо раздвоение личности‚ и мама Томера‚ смотритель человеческих душ‚ приступает к работе: "Подумай хорошенько и спроси сам себя: "Чем тебя не устраивает быть котом?" Отвечает вопросом на вопрос: "Чем вас не устраивает быть людьми?.."

"Шпильман‚ – сказал бы ежик‚ – прекрати свои глупости! Коты тоже бывают счастливы. Выпишут ему рецепт‚ накапают валериановых капель, вылижет досуха и утешится".

У ежей иные психозы в окружении коварных растерзателей, и валериана им не поможет. Они смотрят в землю, глазами в землю в заботах о пропитании, а чтобы взглянуть в поднебесье на улетающий детский шарик, ежу надо лечь на спину, обнажить беззащитное брюшко и заплатить, быть может, жизнью за тоску по полету. У ежика на балконе проклевывается желвачок над носом‚ и Шпильмана это настораживает.

9

Гигантское растение с крупными листьями вылезает из кадки с землей‚ раскидывает плети по стенам‚ достигая потолка‚ заползает на второй этаж‚ по-хозяйски укладывается в кресле. Новые побеги лезут отовсюду‚ скрученные поначалу в спирали‚ и разворачиваются затем в светло-зеленые ажурные ладони‚ обращенные к свету. Запустить бы на них птичек‚ пару крохотных обезьянок‚ чтобы перелетали с плети на плеть‚ – запрятаны в листве бабочки на пружинках к утехе постояльца‚ запрятана пара стрекоз. К зиме растение замирает, лишь малый листик рождается напоследок – недоношенным, в ознобе, младенцем‚ которому уже не вырасти.