Это же относится и к характеристике советской бюрократии, которая представляет социальную общность, во многом отличающуюся от «традиционной» бюрократии в капиталистическом, в том числе фашистском обществе. «Наши критики,— писал Троцкий,— не раз ссылались на то, что нынешняя советская бюрократия… ещё в большей мере, чем фашистская бюрократия, представляет собою новое, крайне могущественное социальное образование. Это совершенно верно, и мы никогда не закрывали на это глаз» [579]. То беспрецедентное могущество, которое приобрела бюрократия в СССР, проистекало из её специфического происхождения и специфической социальной функции: «Кремлёвская олигархия… имеет возможность руководить хозяйством, как единым целым, только благодаря тому, что рабочий класс России совершил величайший в истории переворот имущественных отношений» [580]. Именно поэтому так сложно и вместе с тем столь необходимо отделять реакционные черты, порождаемые бюрократией и пронизывающие всю ткань экономической и социальной жизни СССР, от «тех элементов рабочего государства, которые могут на данной стадии быть спасены, сохранены и развиты» [581].

«Научно и политически — а не чисто терминологически,— подчёркивал Троцкий,— вопрос стоит так: представляет ли бюрократия временный нарост на социальном организме или же этот нарост превратился уже в исторически-необходимый орган! Социальное уродство может быть результатом „случайного“ (т. е. временного и исключительного) сочетания исторических обстоятельств. Социальный орган (а таким является каждый класс, в том числе и эксплуататорский) может сложиться лишь в результате глубоких внутренних потребностей самого производства» [582].

Бруно Рицци, как и некоторые другие «левые», которые не ограничивались спором о словах, утверждал, что, поскольку пролетариат оказался не в силах совершить международную социалистическую революцию, то неотложная задача огосударствления производительных сил будет выполнена новой бюрократией, которая заменит в мировом масштабе сгнившую буржуазию в качестве нового господствующего класса. В подтверждение этого он указывал на исторические факты, доказывающие, по его мнению, что «на пролетариат надеяться нельзя». Мировой пролетариат оказался «неспособен» предупредить первую мировую войну, хотя материальные предпосылки для социалистической революции были уже тогда налицо. Успехи фашизма после войны явились результатом «неспособности» пролетариата вывести капиталистическое общество из тупика. Бюрократизация Советского государства явилась результатом «неспособности» пролетариата самому регулировать общество демократическим путём. Испанская революция на глазах мирового пролетариата оказалась задушенной бюрократией — фашистской и сталинской. Наконец, последним звеном этой цепи стала новая империалистическая война, подготовка к которой шла открыто, при полном бессилии пролетариата.

Троцкий лучше, чем кто-либо иной, понимал, что все эти чудовищные поражения рабочего класса породили в миллионах людей разочарование и скептицизм относительно революционной роли мирового пролетариата. Поэтому он счёл возможным выдвинуть пессимистическую гипотезу как один из вариантов прогноза дальнейшего исторического развития. С политической и теоретической беспощадностью он ставил вопрос о судьбах марксистской концепции и программы в случае, если вторая мировая война не будет иметь революционного исхода. «Если бы, вопреки всем вероятиям,— писал он,— в течение нынешней войны или непосредственно после неё Октябрьская революция не нашла своего продолжения ни в одной из передовых стран; если бы, наоборот, пролетариат оказался везде и всюду отброшен назад,— тогда мы несомненно должны были бы поставить вопрос о пересмотре нашей концепции нынешней эпохи и её движущих сил» [583].

Аналогичные соображения Троцкий высказывал и при рассмотрении вопроса о социальной природе СССР. Он подчёркивал, что действительный спор идёт о том, перешли ли количественные изменения в качественные, т. е. остался ли СССР рабочим государством, хотя бы искажённым и переродившимся его типом, или же он превратился в новый тип эксплуататорского государства [584]. Если, как это утверждал Бруно Рицци, общественное развитие СССР представляет частный случай всемирного процесса прихода к власти бюрократии, то социалистическую перспективу развития человечества следует считать утопией. Продуманная в этой связи до конца историческая альтернатива такова: либо сталинский режим есть отвратительный рецидив в процессе превращения буржуазного общества в социалистическое, временный паразитический нарост на новом социальном организме, либо он — закономерный этап становления нового эксплуататорского общества. Как ни тяжела эта вторая перспектива, но если бы мировой пролетариат действительно оказался неспособным выполнить историческую миссию, которую возлагает на него ход общественного развития, то не оставалось бы ничего другого, как открыто признать, что социалистическая программа, построенная на внутренних противоречиях капиталистического общества, неосуществима. В этом случае «понадобилась бы, очевидно, новая „минимальная“ программа — для защиты интересов рабов тоталитарного бюрократического общества» [585].

Эти положения вызвали в среде троцкистов недоумения и даже опасения по поводу того, не встал ли Троцкий на путь ревизии марксизма. В этой связи Троцкий высказал свои соображения о марксизме как открытой теоретической системе, которая не может быть опровергнута даже самыми гибельными ошибками или поражениями той или иной революционной партии. Он напоминал, что «во все реакционные эпохи десятки и сотни неустойчивых революционеров провозглашали „кризис марксизма“, последний, окончательный, смертельный кризис». Возрождение подобных настроений в троцкистском движении обусловлено тем бесспорным фактом, что «старая большевистская партия израсходовалась, выродилась, погибла… Но гибель определённой исторической партии, которая в известный период опиралась на марксистскую доктрину, вовсе не означает гибель этой доктрины. Поражение армии не отменяет основных начал стратегии. Когда артиллерист даёт промах, то этим не отменяется баллистика, т. е. алгебра артиллерии. Когда армия пролетариата терпит поражение, или партия его вырождается, это не отменяет марксизма, который есть алгебра революции» [586].

Разумеется, для разъяснения своей позиции Троцкий не ограничивался этими общими положениями. Отвечая товарищам, которых поразило то, что он говорит о системе «бюрократического коллективизма» как о теоретической возможности, он указывал, что «марксистское понимание исторической необходимости не имеет ничего общего с фатализмом. Социализм осуществится не „сам собою“, а в результате борьбы живых сил, классов и их партий. Решающее преимущество пролетариата в этой борьбе состоит в том, что он представляет исторический прогресс, тогда как буржуазия воплощает реакцию и упадок. В этом и заключается источник нашей уверенности в победе. Но мы имеем полное право спросить себя: какой характер приняло бы общество, если б победили силы реакции?» [587]

Исторический опыт XX века показал, что реальный переход к социализму оказался сложнее, многообразнее, противоречивее, драматичнее, трагичнее, чем предвидела теоретическая доктрина, разработанная марксистами в XIX — начале XX века. На этом пути возникло много новых явлений, в том числе негативного характера, которые Маркс не мог предвидеть. «Маркс говорил о диктатуре пролетариата и её дальнейшем отмирании, но ничего не говорил о бюрократическом перерождении диктатуры. Мы впервые на опыте наблюдаем и анализируем такое перерождение. Есть ли это ревизия марксизма?» [588]